1.3. Остров мертвых.
Петров-Водкин К. С. Мальчики.С именем Иоанна Богослова связана еще одна книга - "Откровение" ("Апокалипсис"
. Для Лоренса ван дер Поста, прошедшего через войну и плен, тема конца мира не могла не вызывать собственные ассоциации. И в романе есть прямая ссылка на "Откровение ", автор говорит: "Война - это зверь", такой ее объявляет "тварь, дующая в апокалиптическую трубу". В сюжете можно обнаружить многочисленные аллюзии на апокалипсис, тему смерти и конца мира.
читать дальше
Сама тюрьма на острове Ява предстает эсхатологической зоной, местом решения эсхатологических задач. Она заключена в несколько оград-решеток: это историческая ситуация и личные жизненные ситуации героев, рамки сознания, и самая прочная - сотканная из нити веретена судьбы. Происходит крушение европейской цивилизации, мира белого человека, который не может осознать случившееся и пытается цепляться за привычный уклад жизни и мышления. Именно так ведут себя европейские жители острова: делают вид, что ничего не произошло, пируют, распевают бодрые патриотические песенки, переносят на Лоуренса свои страхи и ждут, что он подтвердит успокаивающие и вселяющие надежду слухи. Почтенная дама в гостинице возмущается по поводу непозволительного нарушения этикета со стороны местных слуг и апеллирует еще к одному бесплотному призраку - мужественности и женственности, заявляя, что настоящие мужчины вели бы себя иначе, а другая упрекает собеседницу, что та лучше бы понимала пострадавших, если бы у нее были свои дети. Тишина, отсутствие ветра, дрожь раскаленного воздуха - сама природа указывает на застывшее бытие, готовое рассыпаться под ударами внутреннего зверя, чтобы поглотить и себя и его. Клетка, в которой столкнулись крайности двух миров, не может удержать апокалиптическое напряжение, неминуемо возникающее в пространстве, не имеющем другого выхода.
Эсхатология большого мира - всего лишь учебное упражнение для мира внутреннего - подлинного вулкана крушения и возрождения. Тюрьма на острове, да и сам остров оказываются крайней точкой в экзистенциональном пространстве героев. Крайние вопросы требуют таких же ответов. Здесь должно произойти завершение, но пассаты, приносящие новый сезон, поднимаются от той же раскаленной земли.
Сознание само является эсхатологической зоной, и на этом странном острове люди решают проблемы именно на таком уровне. Сержант Хара дал обет императору, по сути, он уже умер, получил пропуск-предписание от своей ослепительно-манящей госпожи Аматерасу. В его влюбленности в смерть нет ничего личного, это общий отвлеченный мотив ритуализированного действия общественной пантомимы, где произнесенное слово разрушает совместное соглашение заданности. Внутренний мир капитана Ёнои, который проступает в его благородных чертах лица и кодексе поведения, его упражнениях с мечом, несомненно, тоже окрашен солнечными отблесками одеяний смерти. Осима позволил предположить причину его фатализма - он не смог быть с товарищами по мятежу и считает, что должен смыть бесчестье. Жертвенность в культуре Хары и Ёнои имеет мотив исполнения долга, осуществляется ради императора, с целью очищения чести или убийства врага. Это дань прошлому, традиции. Раз и навсегда остановившееся пространство, в котором пребывают эти ценности, ван дер Пост сравнивает с застывшими весами правды и лжи, на которые жизнь не может уронить ни единой капли. В романе он дает развернутую характеристику такой черты национальной души, подчеркивая безличностность этой позиции. В ней важную роль играет понятие чистоты. На полюсе скверны находится чужое и все, что не соответствует кодексам. Болезнь заключенных и отсутствие урожая - частное проявление греховности. Физическое наказание и смерть выступают в таком контексте как средство очищения. Многочисленные табу преследуют ту же цель: на общение с чужаками, на запрещенные слова, на отношения между людьми, которые представляются неправильными - вспомним вырванные страницы из книг. В этой крайности японцы вовсе не выглядят чужими, самое низменное в человеке лишено национальных границ, и цунами мракобесия, накрывающие народы, имеют свойство уходить и возвращаться. Та дополнительная страница романа, которую Осима представил в своем фильме - яркий протест против всех, вырванных цензорами Легиона, страниц из книги бытия неповторимой человеческой личности. Единственный конфликт, который способна породить в своих собственных рамках безличная структура - вопрос Хары о том, правильно ли или нет поступает он и другие. Но напряжение в этой системе настолько велико, что у нее оказывается уязвимая точка, способная разрушить всю искусственную конструкцию, попирающую человеческую индивидуальность - таков путь Ёнои. Но и Хара тоже обретает свое завершение, с которым можно пойти на смерть и даже дальше - через распахнутую улыбку и "Счастливого Рождества!" - единственную точку соприкосновения с Другим, в которой он, сам не зная того, стер между ними различия.
Жертвенность Джека Селльерса другого рода, хотя она тоже выросла на почве его культуры. Источником ее становится любовь и интимность отношения к миру, которая меняет полностью его мотив. И если верно, что для предательства нужно только собственное отношение, точка зрения, то для любви это тоже верно. Внутренний конфликт Джека настолько всеобъемлющ, что сливается с архетипичным первообразом, растворенным в мифах, священных книгах и непонятных сказках. Окончание его требует задействия тех же инструментов, что и при сотворении бытия. Жизнь Джека проходит на окостеневшем участке, в отчуждении от мира и самого себя, в разладе с внутренним законом гармонии. Он Staffer, несет в самом себе кару. Ощущение катастрофы и предчувствие конца читается им в канве внешних событий и призывается им самим. В романе есть еще одна непосредственная ссылка на эсхатологический подтекст противостояния Ничто и Всего в сердце Джека. После ассамблеи в школе он идет по коридору и слышит тяжелую тишину, а коридор освещен "отраженным пламенем апокалиптического заката". Так отражение этого пламени, переданного Иоанном Богословом, бушует в душе Джека и других, призванных к книге суда на этом острове вне времени и пространства. И ван дер Поста, с его виной за бушменов тоже. И эта красивая история вспышки, и угасания, и новой вспышки теряет неизбежный в массовой культуре элемент постороннести, когда для каждого наступает момент примерить на себя вывернутую наизнанку ритуальную шкуру Стомпи.
Лоуренс, на первый взгляд, кажется случайным пленником в клетке очарованных смертью. Он отстаивает заключенных в лагере, пытается спасти Хару. Но в нем есть его собственная западня, единая с темницей мира, неспособная осознать и увидеть саму себя изнутри. Это разумная часть офицера, как он сам ее определяет. Он ее пленник в той же мере, что и Хара, только действие такого плена менее явно для окружающих, но все же достаточно, чтобы вызвать в нем внутренний конфликт и определить его уровень - "низкая часть души". На острове победу над европейским рацио Лоуренсу помогает одержать женщина. Но понадобилось, чтобы остров пророс в его мирную жизнь и все-таки получил свою жертву в виде Хары, отданного в пасть рацио. Понадобился дневник Селльерса, который, как считал Рассказчик, был обращен к Лоуренсу. Понадобилось потерять женщину, которую он любил. Потеря позволила ему ощутить сопричастность жизни и освободиться от западни - так он признается на Рождество. Командование, отправив Лоуренса с заведомо обреченным заданием, в сущности, тоже выписало ему пропуск - предписание в эсхатологическую зону, где у него, как ни странно, появился выбор. К его братьям по инициации. И то, что произошло там, стало самым важным событием в жизни Лоуренса, его собственным исходом из безжизненной пустыни светского салона нормы.
Тема суда вплетена в ткань романа. В этом процессе участвуют Джек как адвокат, его с братом судят сверстники за нарушение негласных правил человеческого общежития, испытание над братом - тот же суд, где надо доказать свое право войти в круг избранных, Хара получает свой приговор, так же, как и он когда-то распоряжался судьбой военнопленных, сержант Хиксли-Эллис и военные чиновники становятся фанатичными судьями. И конечно же, центральная сцена - суд над Селльерсом, красноречиво представленная в фильме Осимы. Ступенчатое расположение участников напоминает алтарь, на который помещены атрибуты культа. Жертва расположена выше уровнем и мы видим происходящее с этой точки, сверху вниз, словно на картине Дали "Христос Святого Иоанна Креста", которая была написана с рисунка Хуана де ла Круса. Мера, которой взвешивается вина Джека - своеволие, самое страшное преступление для тех, кто отдал свою личность императору. Примечательно, что именно за покорность воле императора судят Хару, вызывая из вечности вопрос Никодима в Синедрионе о том, как можно судить человека, прежде не выслушав его. Так наличие и отсутствие собственного я становится одинаковым преступлением и подлежит наказанию. Сюрреалистический абсурд находит разрешение в не менее абсурдном выходе - личность, знающая все хитросплетения системы, ломает ее приговор, предоставляя подходящие доказательства невиновности. И жизнь Селльерса оказывается на весах уже не безличной судебной машины, а наоборот, исключительно личного отношения к нему со стороны врага, капитана Ёнои. У каждого судьи своя мера: у европейцев их закон, у Хары - соответствие его лунно-солнечным заповедям, у общества, в котором сформировался Джек - нормативность, у Джека - его понимание своей вины. Бесконечное повторение Синедриона, распинающего личность. Категоричность ведет к новому напряжению и бесконечная цепь вины и мести продолжается. Для капитана Ёнои эта мера на публичной экзекуции звучит как "я хочу, чтобы все заканчивалось по-моему". Не этого ли когда-то хотел и Джек Селльерс, лучший представитель своего круга? К Джеку приходит понимание жизни как осознанности каждого мгновения, потому что только так можно прогнать обезличивающее Ничто. Жить на границе знания и незнания, постоянно перешагивая его, уходить из надежного укрытия в поиск. "Ни один из этапов, через которые движется сама жизнь, не может быть пропущен". В битве духа за жизнь человек должен принимать вызов на любом уровне и смерть достойна такого же осознанного отношения, Джек это называет уважением потребности духа в смерти. Капитану Ёнои для осознанности понадобился его персональный апокалипсис и персональная жертва, когда его воля, спасшая Джека, столкнулась с "несравненным правом самому выбирать свою смерть" (Н. Гумилев, "Выбор" ). Перемена в одном человеческом сердце становится маятником, выводящим за пределы застывшей точки суда, перенося все внешнее во внутренний план, где всегда есть выбор.
Жертва - это естественный атрибут эсхатологического пространства, причем, чем больше она количественно, тем более теряет свою ценность. Запахом воскурений пропитан весь остров. Заключенные уничтожаются ради очищения духа персонала лагеря и своего собственного - от греховности. В длящемся ритуале нет деления на своих и чужих: в фильме показаны сцены харакири, которые предписываются как естественный выход из затруднительных ситуаций, конфликтов личного и нормативного. На острове всегда есть за что получить очищение. Хара упрекает Лоуренса за то, что тот не совершил харакири, чем заслужил бы его симпатии. Ёнои должен тоже последовать обычаю, в чем уверены все в лагере. Казнь Хары Лоуренс называет жертвой прошлому. Джека Селльерса показательно "убивают " в фильме после суда. Алтари возникают совершенно естественно: в фильме Ёнои и Хара проводят обряд у алтаря по совершившему харакири охраннику и цинизм этой вечеринки вызывает бешенство у обычно сдержанного Лоуренса, он разрушает это, поистине фарисейское сооружение нормируемой памяти. Алтарем становится и койка погибшего товарища в лагере, она украшена цветами и свечами, режиссер явно неслучайно добавил эту сцену. Сами герои словно бы помечены, чтобы отличить - они предназначены для другого. Таким признаком становится шляпа Селльерса с эмблемой головы спрингбока. Джек принимает это внезапное ритуальное уподобление. Помещение Джека в госпиталь, после которого он подвергается казни, само по себе может рассматриваться как проявление одного из древнейших способов табуирования - изоляции того, что имеет особый статус. Уродство Стомпи и брата отсылает к древним мифическим представлениям о связи этого мира с миром мертвых. Чтобы вещь перешла в другой мир, она должна быть сломана, потому что он существует как некий антипод нашему, а поврежденное здесь, соответственно, обретает целостность там. Таким же сломанным, внутренне надломленным, является и Джек. Его пускают в яму как дерево, и восстановление целостности, разрушенной человеческим обществом, переносится туда, где прорастают горчичные зерна, в тени которых отдыхают птицы.
Казнь Джека выглядит в фильме совершенно ритуальной, ее Осима представил на тончайшем уровне символизации. Голова на плоскости отсылает сразу к таким культурным прецедентам, как смерть Орфея, растерзанного вакханками, от которого уцелела только голова, плывущая по Гебру. Другой сюжет, вызывающий ассоциации - голова Иоанна Предтечи на блюде, который был казнен царем Иродом по желанию его жены Иродиады и ее дочери Соломеи. Пространство, где "посажен" Джек, в фильме усыпано белым песком, что имеет отношение к традиции обустройства могилы в Японии. Белый цвет подчеркивает особый статус этой зоны. В книге описывается, что строится ограждение, которое отделяет площадку, где была осуществлена казнь, что еще больше усиливает особый, священный характер этой территории. Кроме того, белый цвет символизирует море, а сравнение земли с морем неоднократно проводится в романе: брат любил пахать и плуг переворачивал землю, словно корабль алые валы моря. В ночь инициации Джеку земля представляется кораблем на волнах. Жизнь словно бы возвращается в свой исток в безбрежном изначальном океане. Побелевшие на солнце волосы Селльерса - еще один знак особенности происходящего. Сцена, где Ёнои срезает прядь волос Джека и кланяется ему, безусловно, является магическим ритуалом, окончание которого происходит уже в имении капитана, когда проводится обряд успокоения души. Эта сцена, лаконично исполненная Дэвидом Боуи, перекликается с другой - уже из его последнего альбома, освещенного все той же свечой. На куклу издревле переносятся не только проклятия, но и грехи, боль, страдания, она выступает ритуализированной жертвой. Не эта ли кукла - с пришитыми пуговицами вместо глаз, как образ наших чувств и другого - скрывающегося за ними зрения, прикованная к общему страданию и боли, восторгу и красоте, кровоточащим ранам и сокровенному молчанию - и есть сам творец?..
Инверсия - один из излюбленных приемов ван дер Поста, отражающий его недуалистический взгляд на вещи. Способ, с помощью которого осуществляется переворачивание порядка, превратившегося в помеху течению жизни, он определяет как насилие. В "Кукле и мече" он говорит: "природе нужен некий акт насилия, чтобы совершить переход из сезона в сезон". Потому что: "Когда все разрушено, вступает в силу внутренний ритуал жизни ". Через это испытание проходят все герои романа и они, подобно Хуану де ла Крусу не смогли бы отказаться от своего опыта, потому что разрушение, потери и боль создали их таким, какими они не стали бы без испытания. "Страдание - взмах неумолимого Эскалибура времени, отделяющего смысл от бессмысленности" - пишет Лоренс ван дер Пост. Оно, словно потоп, освобождает затхлое течение индивидуальной жизни от застоя. Становление и рост оказываются возможны в результате той трещины, которую привносят в человеческую жизнь разрушение, боль, потери. И это тот урок, который, как говорил Лоурес, нами должен быть усвоен в такой момент - превратить поражение в победу.
Изощренный экзорцизм на этом, перевернутом вверх дном корабле (так называется один из вулканов острова), не оставляет место жизни. Она пытается пробиться в совершенно неприспособленной среде и всем только мешает. Она не такая, как хотелось бы, как брат Джека. Когда реальность жизни вторгается, это вызывает неловкость, досаду и раздражение: заключенные не хотят умирать и их за это наказывают, в фильме ситуация, возникшая между охранником и заключенным, подлежит каре, и Селльерс, которого спас Ёнои - тоже, приказ Ёнои о составлении списка не может вызвать ничего, кроме новых смертей, и это в то время, когда все понимают, что война все же закончится. Харе гораздо больше нравился бы мертвый Лоуренс. Джек разочарован тем, что его не расстреляли, как он хотел, по той же самой причине, по которой он всегда получал преимущество - он понравился. В фильме это отношение усилено и Селльерс показан бунтарем, провоцирующий охрану. Общую среду несколько портит Лоуренс с его миротворческой позицией и желанием выжить. На этом острове дань уважения отдают смерти, а не жизни. И жизнь, став переполненной чашей, не может не ответить на этот вызов.
В книге есть еще одна группа явлений, навевающих ассоциации с "Апокалипсисом" и на всем протяжении романа протянутая разграничительной линией - это буря и тишина. Буря как гнев божий и очищение - постоянный мотив в Библии. В "Откровении" перед катастрофой, готовой обрушиться на человечество, на мгновение наступает тишина, словно откатившаяся волна, после того, как с книги Агнцем снята последняя, седьмая печать. "И когда он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса (Откровение, 8:1). Буря и тишина появляются в романе как знак грядущих перемен, смены сезонов человека, это переполненная чаша, готовая излиться, чтобы вместить в себя новое вино. Также они служат для указания на присутствие жертвы. Тихо, когда Селльерсы видят у кузни, что готовится расправа. Во время инициации в школе наступает зловещая тишина, прежде чем начинается обряд, где брата заставляют петь. Тишина стоит во время встречи Джека с братом после ассамблеи, она словно предвещает, что алтарь еще остался и ждет. В полной тишине Селльерс убивает часового, безмолвие не нарушается в кабинете Ёнои, прежде чем он оглашает свои требования, приведшие к катастрофе. Застывший беззвучный воздух дрожит, когда Лоуренс едет выполнять задание командования. Безмолвие опускается на вечер накануне казни Хары. И кульминация тишины - накануне расправы с Джеком. Чаще всего тишина разряжается бурей, громом, грозой. Так было и после смерти Джека, во время его приезда к брату, когда тот снова запел, во время Рождественской встречи. Примечательно, что в буре Рождества, и в тишине ночи, когда звезда зовет Джека, на плацу и во время казни, там, по ту сторону бури, за звездами, звучит музыка. Ее слышит Джек, брат, ее теперь могут слышать и Лоуренс с другом на Рождество. Она возникает лишь в сердце, способном вызвать бурю и призвать тишину. В "Откровении" перед троном стоят 24 старца с арфами-гуслями (Откровение, 5:8) и звучит пение искупленных: "Они поют как бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли" (там же , 14:3). Невероятное натяжение душевных сил духом в сердце Джека, его брата и его друзей создают поток, по которому струится гармония. Непостижимые колки, удерживающие звучание единого. Это бесконечно повторяющаяся эманация бури и тишины, которые существуют не в прошлом и настоящем, а в каждом мгновении сегодняшнего бытия. Это безмолвное предстояние перед Творцом, перед самим собой, вопрос, ждущий ответа, загадочный сфинкс, которому нужен Эдип.
@темы: Рюичи Сакамото, Йонои, Дэвид Боуи, Юнг, Такеши Китано, Впечатления от просмотра, Лоренс ван дер Пост, библеистика, “Семя и сеятель”, “Счастливого Рождества, мистер Лоуренс”, Нагиса Осима, символизм