О любви...

[MCML]

Автор: Namorada
Бета: Фантазию бетить невозможно - она неуправляема)).
Пейринг: Романтический почти слэш (Селльерс/Йонои)
Рейтинг: PG -13 (или даже PG)
Краткое содержание: Чего однозначно не могло быть на коврике (он же - циновка).
Предупреждение: Слишком много фантазии, не параллелить с фильмом!
Дисклеймер: абсолютное владение циновкой (лежит рядом).


Его не били... Джек уже даже не удивлен - с этим капитаном Йонои он за несколько дней научился ничему не удивляться.
Его просто заперли в карцере.
Камера карцера с одной стороны огорожена решеткой, за которой видна дорога. Можно, сидя на песке, рассматривать тени деревьев или считать звезды. А вот спать на песке неприятно - затекает все тело и потом зверски болит. Но охранники даже не позаботились бросить сюда, в камеру, хоть какую-нибудь доску или тряпку... Сна особо нет. Джек приникает лицом к решетке, смотрит на звезды.
И, все же, непривычно, что его не били.
Так было не всегда...

... Сначала его били бамбуковыми палками. Палки со свистом рассекали воздух и, смачно чавкнув, врубались в кожу, разрывая ее и оставляя кровавые следы. Потом его били - уже добивали - ногами. Солдатские ботинки с широкими тупыми носами входили под ребра, пробивались к почками и позвоночнику. После них оставались кровавые синяки и гематомы.
Синяки со временем прошли, гематомы рассосались. Шрамы от палок остались.
Если они не перестанут его бить... Джек не знал, что он сделает, если - не перестанут. Его били с тех пор, как он, понимая всю глупость и наивность своего идиотского поступка, вышел к ним, в обмен на обещание не трогать жителей деревни. С того момента японцы его били...
Кричали на него - и били...
Ухмылялись ему - и били...
Смеялись над ним - и били...
Презирали его - и били...
Жмурясь от боли, Джек старался не думать, что стало с жителями той маленькой деревушки, в которой он пытался укрыться. Он не хотел знать, как именно их убивали. То, что горстку оборванных, голодных, измученных войной людей японцы, со свойственной им педантичностью, уничтожили сразу же после того, как его увез военный грузовик, он не сомневался. Уничтожили в назидание остальным, чтоб был порядок, чтобы жителям других деревень неповадно было прятать у себя британских офицеров.
Но тогда - еще живые - эти люди смотрели на него с надеждой и мольбой. Им было страшно. Поэтому он и вышел, зная, что все - зря... А, значит, поступок его был глупым. Но не выйти он не мог. Потому что, кто-то должен за все ответить.
И отвечать будет он, майор армии Его Величества - Джек Селльерс...
С самого первого допроса Джек - грамотный юрист - понял две простые вещи: первое - японцев совершенно не интересуют его ответы, и, второе - что бы он ни сказал, его судьба уже предрешена. Но японцам почему-то очень важно было создать видимость справедливого вынесения приговора, этакой беспощадной Фемиды. Это было настолько по-детски и смешно, что Джеку приходилось прикладывать значительные усилия, чтобы не рассмеяться им в лицо. Он знал одно: его казнят. Расстреляют или отрубят голову (это была такая гадость, что думать об этом не хотелось, к горлу подступала тошнота), или еще как-нибудь, но они его уничтожат. Еще на первых допросах - тогда, после сдачи в плен - на него кричали, били кулаками по столу, старались запугать. Потом - просто били. Джек смотрел на них - и улыбался. Страшно не было - было противно. Противно и стыдно, что все так глупо закончится.
Жить хотелось безумно! Только они об этом не узнают...
И все еще болели рубцы от палок на спине...
А потом был трибунал и - капитан Йонои...
Этот парень...Третий член трибунала... Джек заметил его не сразу, только, когда начали зачитывать обвинение. Судя по погонам и нашивкам -капитан...До этого он не произнес ни слова, почти не двигался, и Джек, хотя и видел его, не всматривался - ему хватало на тот момент ругани с очкастым лейтенантом. А вот, когда в ответ на идиотское требование "очкарика" - "Расскажите нам о своем прошлом!" - Джек, переполненный яростью и ненавистью, просто прошипел в ответ: "Мое прошлое - это мое дело!", вот секундой позже... Он, буквально, споткнулся взглядом о встречный взгляд этого парня. И - обалдел... Насколько это вообще возможно в подобной ситуации. На какие-то доли секунды Джек - смешно сказать! - забыл, где он находится и что, собственно, происходит.
Наверное, это было самое красивое лицо, которое встречалось ему за все время войны и плена. Самые выразительные глаза. Самые рельефно очерченные губы...Черт, да парень просто был красавец! Для японца - так точно... Его губы еле заметно подрагивали - то ли шептали, то ли молились, то ли просто дрожали. А глаза... В этих огромных, словно, взятых со старинной гравюры, цвета черного бархата, глазах было изумленное восхищение, неверие вперемешку с детским восторгом, беспокойство, даже паника - и при этом какая-то глубоко затаенная радость... "...Его ясные, простодушные глаза сияли. - прилетело тогда вдруг из самых глубин памяти. Даже не цитатой, ощущением. - Никто еще не смотрел на нее так, и ей не суждено было еще раз увидеть такой обращенный на нее взгляд другого мужчины...". Так не смотрят на врага, которого надо казнить... Джек настолько был выбит из равновестия этим взглядом японца, что ему пришлось на пару секунд напрячься, чтобы вспомнить, что идет заседание трибунала, он - обвиняемый и с кем из них он вообще разговаривал...
Потом был приговор - и его не убили...
Потом был расстрел - и его не убили...
Потом был концлагерь - и его пока не убили...
И везде - везде, везде! - оказывался красавец-капитан с бархатными глазами. "Капитан Йонои" - представился он Джеку еще в ходе заседания трибунала, и было ощущение, что он - просто хочет познакомиться! Да, вот так! Во время войны, во время судилища над врагом - он просто хотел, чтобы этот загадочный английский майор узнал его имя... А потом он попросил Джека раздеться - показать следы побоев. И, пока Джек медленно расстегивал пуговицы форменной рубахи, не сводя глаз с этого странного японца, того, казалось, попеременно накрывали восторг и ужас, что, ну никак не вязалось с судебным делопроизводством. Как и с военным трибуналом...
Перед фальшивым расстрелом Джека в очередной раз избили, и вот тут организм дал сбой. Поэтому в концлагерь - опять же, к капитану Йонои, кто бы сомневался! - он попал больным, стремительно готовящимся покинуть этот свет.
Капитан Йонои приказал его вылечить...
Капитан Йонои приходил ночью в лазарет посмотреть на него...
Капитан Йонои при мысли об "этом офицере" орал и сходил с ума настолько откровенно, что в лагере не было человека, не задававшего себе вопрос:"Почему вы так интересуетесь майором Селльерсом, капитан?"
Единственным человеком, не задававшим себе этот вопрос был сам майор Селльерс.
Он знал ответ.
И ответ его не радовал...
Ему был интересен этот японский парень, но то, что стояло за его восторженным обожанием и готовностью поклонения - представлялось тяжелым и гнетущим.
Майор Селльерс не хотел отвечать за капитана Йонои.
Он надеялся, что все обойдется.
Не обошлось...

В полуночной тишине резко, каким-то заржавевшим звуком щелкает замок. Джек старательно - изо всех сил! - отворачивается, пытается разглядывать ночной пейзаж за решеткой. Сердце стучит в горле, мешает дышать, ладни холодеют... Еле слышный скрип песка под приближающимися шагами. Шаги не доходят до него, замирают на пол-дороге. Джек медленно - очень медленно - поворачивает голову. И ни секунды не сомневается, кого именно он увидит стоящим в нескольких шагах от себя.
Капитан...
У Йонои вид человека, которого приволокли сюда, в камеру, злые враги, угрожая автоматами, а потом вдруг, бросив его, все разом - убежали... Он понимает, где он, но не понимает, как, собственно, тут оказался. Он пытается казаться высокомерным, поджимает губы, щурится - но и глаза, и губы выдают его с потрохами! Жадно, взахлеб, рассматривает он Джека, его лицо, плечи, руки, опять лицо. Пухлые, рельефно очерченные губы чуть заметно подрагивают, и капитан прикусывает их, чтоб не дрожали, но ничего не помогает. Он стоит очень прямо, навытяжку, кажется, даже не дыша - а лицо живет своей, отдельной жизнью...
И так он трогателен в своем бесполезном стремлении казаться хозяином положения, так беспомощен в борьбе с охватившими его переживаниями, что у Джека перехватывает горло. Но он еще не готов уступить жалости к этому японскому парню, нарушающему все мыслимые и немыслимые военные и человеческие законы. Он еще намерен повоевать за право самому решать, что и как будет дальше...
- Вы совершили что-то запретное, капитан Йонои? Вас приговорили к карцеру и у нас теперь одна камера на двоих? Я с удовольствием уступлю вам половину своего песка... - Джек ухмыляется, и похлопывает ладонью по песку, рядом с собой. - Присаживайтесь, капитан...
Двусмысленность фразы висит в воздухе. Джек кожей чувствует, как обида буквально затапливает парня - он опять щурится, лицо каменеет. Медленным движением он протягивает вперед правую руку, которую до этого держал за спиной, и на песок падает циновка. Циновка! Джек на мговение пытается представить себе капитана, идущего ночной дорогой в карцер, чтобы принести своему заключенному - циновку. У него ничего не получается. Но циновка - вот она, лежит в шаге от него...
- А это что, капитан? Ваш вступительный взнос в офицерский клуб? - Джек понимает, что перегибает, что это - жестоко, но остановиться не может. Ехидная улыбка растягивает губы. - Считайте, что вы приняты. Чем желаете заняться - ночь длинная...
Он смотрит на дрожащие от обиды губы капитана, всматривается в его глаза - черт, кажется, или у него слезы на глазах? Любой другой на месте этого парня уже врезал бы ему по лицу. Заорал. Позвал охранников и дал команду отделать английского хама... Но - не этот. Он стоит и молча смотрит на Джека сверху вниз. Комендант концентрационного лагеря. Мальчик с заплаканными бархатными глазами....
Йонои все же справляется с охватившим его негодованием. Он заставляет себя забыть, с какой необъяснимой, непонятной радостью шел сюда.Он не будет ждать благодарности - он просто заботится о больном заключенном. Это его работа. Он выполняет свой долг. Он выше благодарности неблагодарного человека. Эта мысль так утешительна, что Йонои хватается за нее обеими руками.
- Вы еще не совсем здоровы, майор Селльерс, - он говорит негромко, медленно, растягивая чужие слова, чтобы предательски не дрогнул голос. - Вам лучше спать на циновке.
И, уже поворачиваясь к двери, чтобы уйти - и там, там, подальше отсюда попытаться пережить и разочарование, и обиду, и горечь непонимания, потому что - за что??! - вдруг неожиданно для себя, как-то совсем по-детски, добавляет:
- На ней удобнее спать, понимаете? И теплее... - и глуховатый, грудной голос, этот предательский голос - дрожит. И англичанин это слышит. Йонои хочется провалиться сквозь землю, к щекам резко приливает кровь. Стыдно! Стыдно и холодно...
И ничего он не хотел от этого офицера! Потому что... Потому что... Ничего!!!
Слезы прожигают зажмуренные глаза, до спасительной двери остается один спасительный шаг. Его просто надо сделать.
Он не успевает его сделать...
Джек ненавидит эту камеру. Он ненавидит этот песок, эту решетку, из-за которой видны звезды. Он ненавидит себя. Он смотрит, как уходит странный японский парень, комендант лагеря, который пришел к нему ночью и принес циновку, потому что на ней "теплее спать". Который смотрел на него восторженно-сияющими глазами, а теперь уходит, не оборачиваясь, потому что - Джек это знает! - плачет. Который не принял навязанного ему хамства, а просто отдал принесенную подстилку и сейчас старательно распрямляет плечи, чтобы уйти достойно. И который сам, явно, не понимает, зачем он все это делает, и у которого так может дрожать глуховатый, грудной голос... Джек на мгновение забывает, что перед ним - враг, он чувствует себя пожирателем детей. Но это - неправда. Это не так. Это не будет так!
Йонои уже почти делает последний спасительный шаг до двери. Он думает только о том, как уйти от этого человека и не слышит резкого скрипа песка за спиной. Он вдруг чувствует, как его плечи сжимают с двух сторон крепкие, решительные ладони, и какая-то сила мягко, но неуклонно влечет назад. Эта же сила разворачивает его, и прямо перед собой Йонои, с остановившемся сердцем, видит пшеничные, в песке, волосы, завораживающе-разные светлые глаза. Он видит перед собой Джека Селльерса, майора британской армии, который крепко держит его за плечи, у него кривятся губы, а в глазах - понимание, сочувствие и тяжелая, надрывная печаль.
- Не уходите так, капитан... Прошу вас... - и англичанин рывком прижимает его к груди.
Джек с силой обнимает Йонои, гладит по спине, по голове, сжимая все сильнее, чувствуя, как колотит и трясет парня в его объятиях. Он ощущает руки Йонои, сперва робко, неуверенно, а потом все решительнее и смелее обнимающие его спину. Слышит сумасшедший стук его сердца под офицерской рубашкой, прерывистое дыхание, щекой чувствует влагу - ну, да, он же плакал, когда уходил... Джек обеими руками с силой берется за лицо капитана, вынуждая того поднять голову. Он видит заплаканные, ошарашенные, на грани безумия, но исполненные такого внутреннего сияния и благодарности глаза Йонои, что на долю секунды ему становится страшно... Господи, прости меня! Я не могу тебе объяснить, почему, но просто так надо. Сейчас - надо! Я знаю, что потом будет плохо. Очень плохо. Но, если ничего не сделать - плохо будет уже сейчас. А я потом за все отвечу... И с потрясшей его самого страстью, Джек приникает к губам парня, вдавливается в них ртом до боли, до зубовного скрипа. Губы Йонои, горячие и упругие, с готовностью принимают его, поддаются, признавая главенство и право сильного. От этой молчаливой покорности У Джека кружится голова, ему все труднее держаться на ногах. Не отрываясь от губ парня, Джек тащит его к решетке, туда, где на утоптанном песке сиротливо лежит принесенная циновка. У него подгибаются колени, он тяжело рушится на песок, одной рукой продолжая с силой прижимать к себе Йонои, а другой, наощупь, раскручивать, дергать подстилку. Вот и пригодилась... Он не знает, что именно сейчас будет делать, он не знает, как это все можно назвать и как это выглядит со стороны, но точно знает одно - он будет сжимать в объятиях этого японского мальчишку до тех пор, пока того не перестанет трясти, пока у него из глаз не перестанут течь слезы и не перестанет дрожать голос... И об этом не узнает ни одна живая душа... Джек, не выпуская Йонои из объятий валится боком на циновку, заставляя того сделать тоже самое, и, хрипло дыша, начинает терзать лицо и шею парня. Его поцелуи больше похожи на укусы - такие же яростные и болезненные. И он позволяет в ответ целовать и ощупывать себя, принимая эти благодарные, восторженные ласки даже с радостью. Иногда просто необходимо знать, что ты - кому-то нужен, до слез, до срывающегося голоса. Особенно - на войне. Особенно - в плену. Когда неизвестно ,сколько осталось жить, и осталось ли вообще... Глаза Йонои заполняются туманной пеленой, дыхание становится резким и прерывистым. Джек одним движением расстегивает две пуговицы на офицерской рубашке, рвет в сторону воротник, впивается зубами в плечо парня и стискивает, сжимает, сжимает буквально давит в объятиях его бьющееся тело до тех пор, пока по нему не проходят последние конвульсии экстаза... Потом они лежат, не в силах разомкнуть онемевших рук, и тишину нарушает только их тяжелое дыхание, больше похожее на стон отчаяния...
Капитан уходит молча. Он встает на ноги только со второй попытки, но уже нет слез, нет дрожащих рук. Он не смотрит на Джека, но тот прекрасно понимает, что Йонои его видит. На секунду рука капитана замирает над шеей Джека, тонкие, выразительные пальцы трепетно, как крылья бабочки касаются его кожи - и через секунду он уже исчезает в двери, ни разу не обернувшись. Щелкает замок.
Джек остается лежать на циновке, дыхание постепенно выравнивается. За решеткой, как и раньше, видны звезды, но сейчас Джеку хочется только спать...
"Он меня не простит," - думает Джек.
"Я его не прощу," - думает Йонои.

Они оба ошиблись...