[Namorada]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

О ненависти...

[Namorada]

Третья часть фика "О любви..."

Уже потом, в длинные нескончаемые часы ожидания казни, в одиночке...
И потом, выпущенный вдруг рождественским чудом (хотя, нет, не чудом, а очень пьяным сержантом Харой) из карцера обратно в барак...
Майор Селльерс то и дело думал: как?...
Как могло получиться, что два взрослых человека, каждый - по-своему, так одинаково ошиблись?
Ну, ладно, капитан - он молодой, в чем-то очень наивный, такой чувствительный... И для него все было так неожиданно...
Но он сам, майор Джек Селльерс?
Иногда ошибки слишком дорого стоят...

После той ночи, когда капитан Йонои принес ему циновку, после всего, что затем на этой самой циновке произошло, Джек утром ломал голову: и что теперь?! Сделать вид, что ничего не было? Но себя-то не обманешь...
Майор британской армии Джек Селльерс не понимал, как он мог так сорваться и допустить то, что допустил...
Он не понимал, как он мог не сделать того, что сделал, потому что японец пришел за помощью, и Джек прекрасно понимал, чего ему стоил этот приход...
Он не понимал, будет ли что-то подобное сегодня ночью...
Он не понимал, будет ли что-то подобное вообще...
"На его месте я бы меня грохнул..." - думал Джек.
И понимал, что это - единственно правильное решение для капитана после того, что произошло...
Он старался не смотреть на свои руки, чтобы не вспоминать, что вытворял ими сегодня ночью. Ему казалось, что на пальцах остался слабый аромат кожи японского юноши...
Оставшийся после ночного визита капитана тяжелый осадок разбавлялся странным чувством удовлетворенности - он, Джек, хоть как-то, но смог поддержать этого запутавшегося и дошедшего до отчаяния парня. Почему он решил помочь врагу - этот вопрос майора британской армии Селльерса не беспокоил. Беспокоил другой...
Что будет сегодня ночью?
А чем еще можно заняться в одиночной камере, в которой пол - песок, одна стена - решетка, а из мебели - только принесенная стройнным японским красавцем-капитаном циновка? Только задаваться вопросом -
Что будет сегодня ночью?
Он настолько старался не думать об этом, что, в результате, думал почти весь день, и к ночи был уже измотан непривычными, раздражающими мыслями, ответа на которые не было.
Не было ответа на вопрос - что нужно от него каптитану Йонои. Вернее, он был, но Джек не хотел его знать. Не было ответа на вопрос - почему он, Джек, не может благополучно наплевать на этого самого капитана и предоставить его собственным терзаниям. Ответ на этот вопрос заставлял скрипеть зубами и яростно бить кулаком по чертовой циновке...
К концу дня "вопросов без ответов" майор Джек Селльерс был в бешенстве!
Поэтому, когда стало темно, он яростно улегся на подстилку, желая только одного - уснуть немедленно и на ближайшие пару недель, как минимум. Он - не нянька! И не миссия Красного креста!
Майор Селльерс не желал больше видеть капитана Йонои!

... Когда ржаво щелкнул замок на двери, Джек так старательно пытался спать, что грудь ходила ходуном. Еле слышный скрип песка под приближающимися шагами отдавался в ушах наждачным скрипом. Шаги приблизились и замерли. Повисла тишина... Даже не глядя, майор Селльерс прекрасно знал, кто именно стоит сейчас в его камере, рядом с циновкой, завороженно глядя на заключенного, чуть покусывая упругие, горячие губы...
Капитан Йонои.
Джек открыл глаза и резко сел. Он увидел рядом с собой красавца - капитана, того самого, которого прошлой ночью, вот на этой самой циновке, так яростно целовал и сжимал в объятиях... Японец смотрел на него сверху вниз, взгляд его был матовым и непроницаемым. Джек вдруг подумал, что не удивится, если тот вот сейчас - сию секунду! - выхватит свой дурацкий меч и рубанет наотмашь.
Пару минут было тихо...
Ну, что ж, если он не собирается размахивать мечом... Джек тяжело подвинулся и, как прошлой ночью, похлопал рукой по освободившейся части циновки:
- Я даже не знаю, что сказать вам в качестве приветствия, капитан....Присаживайтесь, раз уж пришли...
На этот раз японец просто сделал шаг вперед и опустился рядом с ним на циновку. Какое-то время они так и сидели - рядом, почти касаясь друг друга плечами. Джек слышал прерывистое дыхание Йонои, чувствовал тепло его плеча. Но он не знал, что сейчас надо делать, что говорить...
А потом Йонои вдруг шумно вздохнул - как перед прыжком в воду - и, мягко потянувшись к нему, положил ладонь Джеку на шею. А лбом прижался к его плечу. И замер. Джек оцепенел, он боялся пошевелиться - потому что не понимал, что будет дальше. Но капитан тоже не шевелился, казалось, он даже не дышал.
Сколько они так сидели, Джек не знал - может быть, пятнадцать минут, может быть, два часа...
Вчерашнее ощущение, что комендант концентрационного лагеря, красавец капитан с глазами цвета черного бархата, который сейчас сидит рядом, уткнувшись лбом ему в плечо, пришел, сам не понимая почему, но пришел за помощью - накатило резко и безжалостно. Джек еще посопротивлялся ему, сколько мог... Но вид этого беззащитного мальчика, вернувшегося, как преступник на место преступления, к тому, перед кем он был абсолютно бессилен, заставил до боли закусить губу и проглотить комок, возникший в горле...
Через какое-то время Джек левой рукой обнял капитана за плечи, легонько прижимая его к себе - так было удобнее сидеть. И еще - очень не хотелось себе в этом признаваться, но ладонь на шее была приятна. От нее расходились тепло и нежность.
Потом Йонои поднял голову и посмотрел Джеку в глаза.
Столько благодарности, нежности и еще чего-то, волнующего, будоражащего было в этом взгляде, что Джек, сам поражаясь тому, что делает, склонился к нему и осторожно коснулся губами губ капитана. Осторожно - потому что вот так, вблизи, прекрасно видел, чем закончились его собственные вчерашние порывы. Он целовал эти распухшие губы легко, чуть касаясь, но тут же почувствовал, как по телу Йонои прошла дрожь. И дальше все повторилось... В какой-то момент майор Селльерс понял что не может больше быть ни бережным, ни осторожным, потому что мальчишку опять колотило, а при взгляде на его исцелованный рот, на следы оставленные его, Джека, зубами на шее и плечах японца, он почувствовал вчерашнее яростное возбуждение, смешанное с жалостью, от которой опять перехватывало горло. И снова он с силой сжимал этого красивого японского юношу в объятиях, целуя его до боли, до крови, принимая ответные ласки и не в силах оторваться от взгляда Йонои, которым тот говорил больше, чем в силах вообще сказать человек... Потом Джек, опираясь на локоть, лежал и смотрел на лицо лежавшего рядом капитана, на его закрытые глаза, из уголоков которых опять стекали слезы, но это были слезы счастья, Джек это знал. Он даже шепнул еле слышно:" Не надо, не люби меня, пожалуйста...", прекрасно зная, что тот его не услышит. Он помог капитану застегнуть офицерскую рубашку - у того дрожали пальцы, потому что Джек сегодня был даже более яростным в своих ласках, чем накануне...
Как и прошлой ночью, японец ушел молча, не обернувшись. Щелкнул дверной замок.
Джек уснул почти сразу же, ему было спокойно и хорошо.
Со следующей ночи он уже ждал прихода капитана...

Четыре раза приходил к Джеку ночью красавец-офицер, комендант концентрационного лагеря. Они почти не разговаривали, не смотрели друг на друга. Йонои входил в камеру, Джек уступал ему половину циновки, какое-то время они просто сидели рядом. Потом юноша потерянно вздыхал, обнимал Джека и замирал. И все начиналось, когда Джек, не в силах дальше выдерживать эту мучительную неподвижную ласку, сжимал его в объятиях, целовал распухшие от предыдущих ночей губы, гладил по голове...
Потом капитан уходил - молча, не оглядываясь.
Но Джек уже знал, что завтра он придет опять...

И на пятую ночь Джек ждал капитана...
Он уже мог загодя слышать звук приближающихся шагов, знал, в каком именно месте они замрут на несколько секунд... Он знал, как дышит японский юноша, как он двигается...
К этому моменту майору Селльерсу казалось, что он знает капитана Йонои как самого себя.
Поэтому то, что осторожные, крадущиеся шаги, приближавшиеся к его камере, принадлежали не Йонои, Джек понял почти сразу. Еще до того, как некто, очень старавшийся не шуметь, вошел в камеру.
Джек не мог поверить, что оправдываются его самые дурные предчувствия.
Кинув быстрый взгляд на дверь, за которой был кто-то чужой, он старательно притворился спящим...
Дальше все было, как в дурном сне - лязг вынимаемого клинка, скрип песка под ногами, слабый окрик "Эй...! - видимо, чтобы проверить, насколько глубоко майор Селльерс предается сну...
И яростный удар клинка в то место, где, за секунду до этого, находился майор британской армии Джек Селльерс. Вернее - его сердце...
Но этой секунды оказалось достаточно для того, чтобы натренированное тело одним рывком, откатом, метнулось в сторону.
Удар клинка пришелся в циновку...
Джека захлестнули ненависть и ярость!
Ненависть к предателю (теперь Джек так и думал о капитане - "Предатель!"), который проливал крокодиловы слезы на его груди, притворялся бедным, беспомощным ягненком, разбередил душу, вынудил совершать то, о чем сейчас и вспоминать не хочется...
И ярость на себя, дурака, купившегося на лживые слезы, возомнившего, что этот мальчишка, действительно, нуждается в его поддержке и участии... В его любви...
В тот момент майор Селльерс уже не помнил, что капитан Йонои - представитель вражеской армии.
Он не помнил, что сам пришел к выводу - будь он на месте капитана, расправился бы с собой незамедлительно...
В висках стучало: "Предатель!...Предатель!...".
Даже не потрудился прийти сам, порученца прислал!
Пользуясь минутным замешательством нападавшего, Джек схватил его за затылок, нанес сильный удар по голове - и несостоявшийся молодой убийца, с белой повязкой на лбу, рухнул на циновку...
Чувства, раздиравшие Джека на куски, требовали выхода. Прислал одного - пришлёт и другого! И третьего, и четвертого... Предатель!
Джек жалел только об одном - что этот трус не рискнул прийти сам.
Видимо, воспоминания смущали... Или просто испугался...
А вот тогда майор Селлльер уж точно сделал бы все, чтобы черные бархатные глаза японца больше не мешали ему жить! И рука бы не дрогнула!
Он не мог больше оставаться в этой камере! Ярость и ненависть гнали его в открытую дверь, туда, где, в ночном сумраке, как тать в ночи, затаился этот предатель, комендант концентрационного лагеря - капитан Йонои...
Найти! Посмотреть в эти лживые глаза! А по возможности - достать вот этоим самым клинком, старательно приготовленным для него, Джека...
Что ж, он использует клинок по назначению!
И что будет после этого лично с ним, майора Селльерса не интересует...
Он схватил клинок... Циновка! Та самая циновка, которую этот предатель принес в первую ночь, когда упек Джека в карцер. Циновка, которая растопила сердце майора Селльерса, сделав его глупой игрушкой в руках этого красавчика...
Джек на секунду уткнулся в нее лицом - ему показалось, что она все еще несет в себе запах кожи капитана... Какой же он идиот! Поверил...
Ну уж нет! Циновка - отличный свидетель того, что было! И он не откажет себе в удовольствии швырнуть ее в лицо этому...этому...
Одним рывком выдернув циновку из-под лежащего без сознания японца, Джек бросился в открытую дверь...
... Откуда взялась идея прихватить с собой за компанию Лоуренса, Джек сам не понимал. Вспоминая в камере историю с радиоприемником, он догадывался, что Лоуренс, если он, конечно, еще жив, должен быть где-то здесь... Посторонних на территории карцера больше не было, поэтому он звал Лоуренса до тех пор, пока не услышал в ответ слабое "Джек...". И - рванул на голос...
Хорошо было уже то, что он отвязал Лоуренса от столба, у которого тот, похоже, со дня на день готовился отдать богу душу. Джека трясло от ненависти, от злости на самого себя, но рассудок работал четко, как никогда:
- Лоуренс,... мы сматываем удочки...
Он не интересовался мнением друга, просто поставил его перед фактом.
-Слушай, мы отсюда убираемся, я понесу тебя на плече...
Все попытки Лоуренса возразить, что "их убьют, как беглецов", разбивались о Джека, как слабые морские волны о неприступный утес. Еще бы... Он и сам это прекрасно понимал... Бежать из этого лагеря, на этом острове - занятие не менее самоубийственное, чем поверить одному японскому капитану, смотревшему на Джека бархатными черными глазами и даже плакавшему у него на плече...
Но перед тем, как их убить, их должны отвести к коменданту лагеря - таков порядок! А уж там Джек постарается сделать все, чтобы про Лоуренса просто забыли, будет им всем, чем заняться...
- Не волнуйся, все нормально... Капитан Йонои подарил мне циновку...
Лоуренс совершенно не понял, при чем тут циновка, но промолчал... Джек понимал - при чем - но не считал нужным объяснять... Как можно объяснить, что эта треклятая циновка жгла ему руки и душу?! И бросить ее он не мог - еще не время...
Не скрываясь, не пытаясь замаскироваться - заранее делая свой бредовый побег невозможным - с измученным Лоуренсом на руках, Джек шел прямо к дороге...
Теперь главное - кого-нибудь найти!
Он не сразу понял смысл фразы Лоуренса:
- Это нелепо...
Потому что нелепым было все! И эта попытка убийства, и этот побег, и эта идея тащить Лоуренса на руках...
Самым нелепым было то, что в нескольких шагах от них, на дороге, стоял и изумленно смотрел на него капитан Йонои, который, судя по направлению движения, шел в карцер. Шел, чтобы проверить, хорошо ли выполнено его поручение - убить майора британской армии Джека Селльерса.
Но Джек Селльер - пока еще живой и здоровый - стоял перед ним. С Лоуренсом на руках, циновкой под мышкой и клинком в правой руке.
Стоял - и злобно ухмылялся, точно также, как тогда, когда на глазах капитана демонстративно сожрал красный гибискус...
Майор Селльерс был счастлив!
Даже не спустив с рук Лоуренса, заметно затруднявшего ему движение, Джек сделал то, о чем мечтал последние десять минут. Со словами:
- Я полагаю, вы пришли за своей циновкой? - он швырнул ее под ноги капитану, удовлетворенно заметив, как тот изменился в лице, словно, его ударили.
Свалить Лоуренса на землю, удобнее перехватить клинок, наставив его на капитана - было делом двух секунд.
А вот теперь, мальчик, поговорим!
Первое ощущение - что-то не так - рухнуло тяжестью каменной плиты... Что-то было неправильно. Что-то не срасталось...
Может быть, капитан смотрел слишком искренне и потрясенно. Его черные бархатные глаза были наполнены все тем же восторгом и изумлением. Губы все так же подрагивали... Может быть, он слишком медленно и неторопливо вынимал из ножен свой меч - Джек, освободившийся от Лоуренса, вполне смог бы сделать один рывок на сокращение дистанции. А там длины клинка вполне могло хватить, чтобы...
Ненависть и ярость, бушевавшие в душе, постепенно начали утихать... Глупость какая-то...
Майор британской армии Джек Селльерс перестал понимать, что происходит...
Хорошо же, я его проверю! По-настоящему!
И одним плавным движением Джек воткнул клинок в землю. Вот теперь - всё! Сейчас все станет понятно...
Если только он шел убедиться, что тот солдат выполнил приказ...
Джек мысленно представил, как Йонои делает два шага вперед и взмахивает мечом...
- Почему ты не хочешь драться со мной? Если ты победишь, ты будешь свободен! - такой знакомый грудной голос старательно произносит слова на чужом языке...
Что?! Что сейчас сказал этот предатель, этот красавец-капитан, который смотрит на Джека потясенно и недоверчиво, и губы у него дрожат?!
Вкус этих губ Джек помнит настолько, что ломит скулы...
Но он не понимает, что сказал капитан...
Йонои не зовет охрану, не бросается рубить его наотмашь... Он говорит - о свободе?!
Они смотрят друг на друга, и Джек опять не понимает, почему Йонои вдруг также медленно опускает меч...
Хотя - нет, он уже понимает. Понимает, что где-то произошла страшная ошибка, что-то пошло не так... И этот мальчик не посылал к нему убийцу. Откуда тот взялся, Джеку уже не интересно - главное, его не посылал капитан!
И, похоже, сейчас он опять шел к нему, к Джеку, как вчера, как позавчера...
Но тогда...
Тогда получается, что все, что затеял майор британской армии Джек Селльерс - зря?!
Этого не может быть!
И, словно, в доказательство того, что - да, может быть! - Джек слышит топот ног бегущей охраны. Он видит подбежавшего сержанта Хару, поднимающего пистолет, целящегося в него, в майора Селльерса. Слышит его лающий голос, что-то спрашивающий у капитана...
Вот и всё...
А потом Джек, словно в замедленной съемке, видит, как японский мальчик - капитан разворачивается и встает между ним, Джеком, и сержантом Харой. Он не дает команду опустить оружие, он не кричит на своего подчиненного. Он не произносит ни слова...
Он просто закрывает майора Селльера своим телом... Хара медленно опускает пистолет, потрясенно и сочувственно глядя на капитана.
В эту секунду Джеку хочется умереть...
Зато слова произносит лежащий на земле Лоуренс. Он корчится от боли в ногах, но находит в себе силы пошутить:
- Джек, мне кажется, ты ему приглянулся...
Господи, бедный мальчик!...
Джек опускает голову и утыкается лицом в лежащего на земле Лоуренса. Ему стыдно. Стыдно до слез и больно так, что разрывается сердце. В эту секунду он искренне жалеет, что не дал пришедшему к нему убийце закончить свое дело. Он задыхается от стыда, на глазах выступают слезы, и он не видит, как в этот момент капитан Йонои оборачивается и через плечо смотрит на него и на Лоуренса...
В глазах Йонои - боль, обида и разочарование.
Он смотрит на Лоуренса, тихо посмеивающегося своей шутке, на майора Селльера, "этого офицера", который, уткнувшись в Лоуренса, смеется вместе с ним над тем, что для капитана в последние несколько недель стало смыслом жизни...
Йонои не знает, что Джек - плачет...
В душе его медленно, но неуклонно поднимаются ярость, ревность и ненависть к этим двум британцам - не за попытку побега...
За то, что им обоим так смешно...
Глуховатым грудным голосом он отдает команду:
- В камеры!

Он не знает, что, сидя в камере, майор британской армии Джек Селльерс, изо дня в день ждет, что ближе к ночи ржаво щелкнет замок на двери, и на пороге появится японский капитан, комендант концентрационного лагеря... И Джек Селльерс сможет объяснить ему, какого же он, Джек, свалял дурака, почему так все получилось, и даже попросить прощения...
Но этого не будет.

Капитан Йонои больше никогда не прийдет к майору Селльерсу...

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

О любви (REPLAY)...

[Namorada]

Вторая часть фика "О любви..."

Автор: Namorada
Бета: Фантазию бетить невозможно - она неуправляема)).
Пейринг: Романтический почти слэш - 2 (Селльерс/Йонои)
Рейтинг: PG -13 (или даже PG)
Краткое содержание: Чего однозначно не могло быть на коврике с другого ракурса (коврик, он же - циновка).
Предупреждение: Слишком много фантазии, не параллелить с фильмом!
Дисклеймер: абсолютное владение циновкой (лежит рядом).



Йонои отдал приказ поместить этого офицера в карцер...
Не избить, не казнить, не отрубить голову... Хотя именно этого ждали от него подчиненные. Верный Хара - правая рука, всегда интуитивно понимающий, когда лучше промолчать и покориться, а когда можно надавить и поступить по-своему, смотрел на него изумленно и с недоверием. Как? Почему?! Господин комендант, вы не шутите?! Только - карцер?! За радио в госпитальном бараке - только карцер?!! За предложенный вам при всех цветок - только карцер?!... Ах, ну да... Это же - "этот офицер"...
Хара умен. Он всегда знает, где надо остановиться... Но - адъютант... Даже собственный адъютант - молчаливая тень, преданнейший вассал, исполняющий все приказы и прихоти командира и ни разу не осмелившийся выразить свое мнение, которого просто нет - и тот смотрит потрясенно, не может поверить, что - только карцер. И что обожаемый командир может говорить с этим наглым англичанином - с заключенным!! - таким мягким, потерянным грудным голосом, словно, растерявшийся мальчишка, боящийся обидеть взрослого, сильного мужчину...
Йонои чувствует, что начинает терять уважение подчиненных. Он позорит себя в их глазах...
Но сейчас ему - все равно...
В эту самую минуту, когда солдаты проводят мимо него ухмыляющегося, старательно жующего алый гибискус майора британской армии Джека Селльера, яростного светловолосого дьявола, измотавшего ему душу, Йонои может думать только об одном...
Не про выходящее за все рамки приличий искреннее изумление Хары...
Не про выходящий за все рамки приличий взгляд адъютанта...
Не про выходящее за все рамки приличий свое поведение...
Он думает - какое счастье, что есть карцер! И, что туда можно спрятать этого офицера - подальше от всех. От не к месту умного Хары, от слишком впечатлительного адъютанта, от всепонимающего Лоуренса... И пусть они все косятся, а этот офицер будет в безопасности, это главное...
Капитан Йонои уже на пределе...
Безопасность майора Селльерса стала для него основной жизненной задачей. Вот уже с полмесяца Йонои не может думать ни о чем другом, при том, что сам майор британской армии Джек Селльерс палец о палец не ударяет, чтоб хоть немного ему, Йонои помочь. Наборот, он старательно и методично делает все, чтобы эта задача стала невыполнимой...
Он хамит командиру конвоя - и его избивают до полусмерти...
Он не сообщает никому о побоях - и его привозят в концентрационный лагерь, к Йонои, в состоянии, когда вопрос "что проще: закопать или вылечить?", однозначно, решается в пользу первого варианта...
Он нарушает распорядок лагеря - и ставит Йонои в идиотскую ситуацию: тот должен Селльерса наказать, а сделать этого он не может...
Такое чувство, что майор британской армии Джек Селльерс задался целью старательно погибнуть - по любому поводу, под любым предлогом, просто в пику всем усилиям капитана Йонои...
Какое все же счастье, что есть карцер!
И теперь подчиненные косятся на него, и в их глазах он читает сомнение в правильности своих поступков...
Йонои мечется, как загнанная лисица, чтобы успеть прикрыть британского майора своей должностью, своим званием, своим телом...
Последнее - конечно, крайность.
До этого не дойдет.
Капитан Йонои не может поднять руку на этого офицера, не может допустить, чтобы с ним что-нибудь случилось, не может позволить никому посягнуть на его жизнь, безопасность и на него самого.
На него самого - ососбенно!
Капитан Йонои уже на пределе...
Только раз, один-единственный раз, майор Селльерс очень помог Йонои - именно тем, что не успел ничего совершить. Это и дало возможность капитану, соблюдая все положенные церемонии и ритуалы, провести необходимые переговоры, сказать нужные слова, привести убедительные аргументы - и, буквально, выпросить приговоренного к смерной казни англичанина себе, в свой лагерь, в личное пользование, И при том, что коллеги-офицеры смотрели на Йонои с большим непониманием, он смог организовать все красиво и достойно. Именно потому, что майор Селльерс был лишен возможности натворить какую-нибудь глупость и все испортить...
Йонои уже не помнил, что именно он говорил, какие именно аргументы приводил в пользу своего абсолютно безумного плана... На тот момент им владели два чувства: восторг и отчаяние. Восторг - от мысли, что через какое-то время этот белокурый европеец с завораживающими светлыми глазами окажется рядом с ним, в пределах досягаемости. А отчаяние - от понимания, что ничего может не получиться, и тогда уже завтра это потрясшее его воображение лицо, эти демонические глаза, эти солнечно- соломенные волосы, руки, плечи - всё, всё! - просто перестанет существовать, будет гнить в яме, куда сбрасывают трупы казненных приеступников...
От этой мысли его прошибал холодный пот и, казалось, останавливалось сердце... Поэтому он смог быть логичным и убедительным в том разговоре, и никто не догадался, что этот стройный, подтянутый, сдержанный капитан с прекрасными манерами внутри себя уже десятки раз погибал от ужаса, пока вопрос судьбы пленного британца оставался открытым...
Что дало Йонои силы продержаться? Майор Джек Селльерс. Все так просто...
На заседание трибунала капитан приехал с чувством досадной потери времени. Формальное мероприятие с заведомо предсказуемым финалом. Неужели нельзя было пригласить кого-либо другого?...
Подсудимый - майор британской армии Джек Селльерс - потряс его до глубины души с первой же секунды, как капитан всмотрелся в этого белокурого англичанина.
Худощавый человек с солнечно-соломенными волосами, с такой удивительно белой кожей, стоявший на пороге смерти и откровенно плюющий ей в лицо, при том, что понимал - она неизбежна, покорил Йонои. Сочетание внутренней силы, воли, ярости - и, вместе с тем, абсолютной зависимости от них, собравшихся тут, ударили его в самое сердце. От мысли, что они собрались, чтоб убить его, Йонои стало нехорошо.
Англичанин напоминал волка, попавшего в капкан, к которому со всех сторон подкрадываются охотники с ружьями. Но волк еще помнит, что он - вожак стаи, он огрызается, рычит скалит зубы... Только результат известен заранее.
Йонои, пользуясь тем, что англичанин сначала внимательно слушал, как ему переводили обвинительное заключение, а потом вступил в горячую бессмысленную перепалку с коллегой капитана, лейтенантом в очках, жадно рассматривал его лицо, фигуру, пытался даже рассмотреть тело под армейской формой, впитывал непривычный, мелодичный звук голоса. С каждой секундой, с каждым его словом он чувствовал, как этот англичанин проникает ему в душу - не спрашивая и не извиняясь...
И упустил то мгновение, когда белокурый европеец, бросив с яростью, "Мое прошлое, это мое дело!", вдруг отвернулся от лейтенанта и во все глаза уставился на него, на Йонои... Взгляд его светлых глаз был жестким и холодным. Он смотрел пристально, не мигая, а потом вдруг резко отвернулся, пару секунд помолчал - и продолжил свой бессмысленный спор.
Йонои обдало жаром... Этот англичанин считал его врагом! Но это же не так! Именно поэтому он попросил у председателя трибунала разрешения задать подсудимому несколько вопросов (которых у него на самом деле не было, какие еще вопросы!). Это дало возможность подойти к майору Селльерсу поближе, посмотреть ему в глаза. Йонои говорил спокойно, доброжелательно, не сводя глаз с британца. Ему хотелось в голос заорать:"Я тебе не враг!". И, судя по тому, что англичанин говорил с ним мягко, без криков и злых усмешек, похоже, он это понял... Он даже спросил, как его, Йонои, зовут:"Вы же знаете... капитан...?". Йонои представился, ему очень хотелось, чтоб этот майор запомнил его имя...
А потом, уже не зная, что придумать, за что зацепиться, чтобы продолжить разговор, Йонои попросил англичанина показать следы побоев, полученных на недавнем допросе.
И когда англичанин начал медленно расстегивать пуговицы офицерской рубахи, пристально глядя капитану в глаза, когда он оголил плечо и спину, на которой багровели рубцы от бамбуковых палок, когда Йонои почувствовал, что он задыхается, что ему не хватает воздуха - настолько прекрасен был майор Селльерс! - капитан понял главное: он никому не отдаст этого человека!
Никому!
Потому что, единственное, что он по-настоящему с этого момента хотел - это дотронуться до белой кожи на груди, провести кончиками пальцев по шрамам, чтобы облегчить боль, прикоснуться губами к этой высокой шее...
Поэтому у него хватило сил уговорить коллег устроить фиктивный расстрел, а непокорного заключенного отдать ему, Йонои, как военнопленного, в его лагерь.
Но еще до расстрела майор Селльерс показал свой истинный нрав - он нахамил начальнику конвоя и был избит, о чем не соизволил никому сообщить.
Даже тогда, когда понял, что расстрел - фикция и жизнь продолжается...
С этого момента майор британской армии Джек Селлльерс все делал так, как хотел - не спрашивая и не извиняясь.
А Йонои понял, что он ничего не может сделать с майором Селльерсом, потому что в его присутствии у него трясутся руки и надо прикладывать много сил, чтоб на глазах не выступали слезы. И еще - в присутствии майора у него срывается голос.
И самое страшное - майор Джек Селльерс об этом знает...
Оказавшись в лагере, англичанин попытался умереть - но Йонои сделал все, чтобы его вылечили.
Как-то ночью он не выдержал, и вместе с адъютантом пришел в госпиталь, чтобы посмотреть на майора Селльерса. Адъютант старательно освещал фонариком койку англичанина - и у Йонои опять перехватывало дыхание от вида этого чеканного профиля, покрытого болезненным потом, от спутавшихся солнечно-пшеничных волос.
Недоумевал адъютант, недоумевал английский доктор из пленных - а Йонои не понимал, что же им не понятно. Майор Джек Селлльерс настолько прекрасен - ну как можно за него не переживать?! Как они могут за него не переживать?!
Йонои даже не мог произносить его имя - он называл майора Селльерса "этот офицер"...
"Почему вас так интересует майор Селльерс, капитан?" - умный Лоуренс задавал глупые вопросы, Йонои молчал и отворачивался.
Глупые вопросы!...
На тренировочных боях Йонои кричал так, что его слышал весь лагерь. И даже один раз - правда, легко - ранил своего адъютанта. Он не задумывался, почему. А, если бы задумался - ну, наверное потому, что тот - не майор Джек Селльерс...
Глупые вопросы!...
Только что Йонои отдал приказ поместить майора Селльерса в карцер. В карцер! За нарушение режима, за то, что он сорвал гё, за то, что ел цветы. За то, что там, в карцере, майор Селльерс будет в безопасности.
За несколько минут до этого майор Селльерс сообщил ему, что будет одним из его демонов... Он смотрел в лицо Йонои, ухмылялся и жевал красный гибискус. Но сначала он протянул его капитану - и опять ухмылялся. А потом сказал про демонов...
На самом деле он сказал совсем другое.
"Нас двое, - сказал он, - Ты и я. Но решать все буду я, потому что я делаю то, что хочу, не спрашиваю и не извиняюсь. Вот так!".
Если бы он знал...
Если бы майор Джек Селльер только знал, что капитан Йонои в душе признал его первенство еще тогда, на заседании трибунала, признал его
волю и силу ярости и готов им уступить - если только будет такая возможность...
Если будет.
Она должна быть!
Потому что капитан Йонои уже на пределе!

...В полуночной тишине резко, каким-то заржавевшим звуком щелкает замок. Йонои пытается открыть его, как можно тише - не получается. Замок заржавел. Или у него так дрожат руки...
Он несет майору Селльерсу циновку - хорошую, прочную циновку, на которой англичанин сможет спать. Это гораздо лучше, чем на песке.
Йонои старательно обманывает себя и сам верит в свой обман, что он пришел исключительно позаботиться о своем заключенном, ведь майор Селльерс еще не совсем здоров. А спать на песке холодно, тело после него немеет и зверски болит... Он старательно выбирал эту циновку и даже немного радовался, что у него есть такой замечательный повод. Руки дрожали, и дыхание перехватывало, но Йонои думал о том, что англичанин скажет ему "спасибо", не сможет не сказать. Не за спасение от расстрела, не за то, что вылечил - вот за эту циновку... И, может быть, они смогут вдвоем, сидя на этой циновке, поговорить о чем-нибудь, спокойно, без посторонних. И Йонои сможет рассказать ему что-то интересное - он же знает столько интересного! - а англичанин засмеется...
Майор Селльерс сидит на песке около решетки, смотрит на звезды. Медленно - очень медленно - он поворачивает голову. Он так красив и так близко, что у Йонои опять перехватывает дыхание. У англичанина ехидный, насмешливый взгляд, даже в темноте видно, как сверкают его глаза.
- Вы совершили что-то запретное, капитан Йонои? Вас приговорили к карцеру и у нас теперь одна камера на двоих? Я с удовольствием уступлю вам половину своего песка... - Джек Селльерс ухмыляется, и похлопывает ладонью по песку, рядом с собой. - Присаживайтесь, капитан...
Запретное?!
Он совершил что-то запретное?!!
Да он все последнее время только тем и занимается , что совершает что-то запретное!!
Спасает от приговора, организует фиктивный расстрел, третирует врачей... Йонои задыхается от обиды, хватает горячими губами воздух, ненавидя себя за беспомощность, чувствует, как на глаза наплывают слезы. Слезы обиды и отчаяния, потому что все - бесполезно, все будет принято в штыки... И они не будут сидеть вместе на циновке, и он не будет ничего рассказывать, а англичанин не рассмеется негромким хриплым смехом... Рука судорожно сжимает что-то... Циновка... Ее все равно надо отдать... Раз уж он ее принес. Йонои медленно протягивает вперед правую руку, циновка падает на песок.
- А это что, капитан? Ваш вступительный взнос в офицерский клуб? - Майор Селлльер веселится, насмехается над ним. Ехидная улыбка растягивает его губы. - Считайте, что вы приняты. Чем желаете заняться - ночь длинная...
Йонои стоит рядом с англичанином. Смотрит на него сверху вниз. Перед ним - его человек-мечта... Человек, ради которого он нарушил все мыслимые и немыслимые правила. Ради которого он стал уже посмещищем всего лагеря. Но - он не может ненавидеть майора Селльерса. Он смотрит на его лицо, плечи, руки. Внутренним взором видит шрамы на его спине, и до него даже долетают отголоски боли, которую испытывал англичанин, когда его били...
Он заставляет себя забыть, с какой необъяснимой, непонятной радостью шел сюда.Он не будет ждать благодарности - он просто заботится о больном заключенном. Это его работа. Он выполняет свой долг. Он выше благодарности неблагодарного человека. Эта мысль так утешительна, что Йонои хватается за нее обеими руками.
- Вы еще не совсем здоровы, майор Селльерс, - он говорит негромко, медленно, растягивая английские слова, чтобы предательски не дрогнул голос. - Вам лучше спать на циновке.
Йонои чувствует, что еще мгновение - и слезы потекут по щекам. Этого нельзя допустить. Майор Селльерс не должен видеть до какой степени ему больно! Все же он - комендант лагеря...
И, уже поворачиваясь к двери, чтобы уйти - и там, там, подальше отсюда попытаться пережить и разочарование, и обиду, и горечь непонимания, потому что - за что??! - вдруг неожиданно для себя, как-то беспомощно добавляет:
- На ней удобнее спать, понимаете? И теплее... - и глуховатый, грудной голос, этот чертов предательский голос - дрожит! И англичанин это слышит! Йонои хочется провалиться сквозь землю, к щекам резко приливает кровь. Стыдно! Стыдно и холодно...
И ничего он не хотел от этого офицера! Потому что... Потому что... Ничего!!!
Слезы прожигают зажмуренные глаза, до спасительной двери остается спасительный шаг. Его просто надо сделать.
Йонои не успевает его сделать...
На его плечи внезапно ложатся две сильные, но бережные руки...Странно, а он ведь даже не слышал скрипа песка... Руки влекут его назад, мягко, но настойчиво. Йонои хочет - очень хочет! - но не может сопротивляться этим прикосновениям. Его начинает трясти... Та же сила решительно разворачивает его - и прямо перед собой Йонои видит солнечно-соломенные, в песке волосы, завораживающе-разные светлые глаза. Он видит перед собой майора британской армии Джека Селльерса, который крепко и одновременно ласково держит его за плечи, у которого подрагивают от напряжения и растерянности губы, а в глазах - понимание, сочувствие, тяжелая, надрывная печаль - и что-то похожее на чувство вины.
Йонои, потрясенный происходящим, не успевает всмотреться пристальнее, ему мешают слезы...
- Не уходите так, капитан... Прошу вас... - и майор Селльерс - Джек Селльерс! - рывком прижимает его к груди
Руки Джека обнимают, стискивают Йонои, гладят его по голове, по спине, по плечам. Йонои настолько ошарашен, ошеломлен, что несколько мгновений стоит без движения. По лицу текут слезы, а Джек обнимает его, все сильнее и сильнее, со страстью и еще с каким-то странным чувством доброты и надежности одновременно. Йонои так хорошо, что он готов окунуться в него с головой. Он робко, сперва еле касаясь, обнимает Джека за спину, боясь поверить происходящему, боясь задеть рубцы, причинить боль. Но уже через мгновение, забыв обо всем, он яростно сжимает Джека в объятиях, вжимается в него, слыша прерывистое дыхание и чувствуя на своем теле руки Селльерса. Через секунду Джек обеими руками сжимает его лицо, заставляя поднять голову. На миг Йонои видит его глаза - и то, что в них, наполняет его измученную душу счастьем... Джек смотрит на него горящими глазами и еще через миг с силой вжимается ртом в губы Йонои, яростно, до боли, до зубовного скрипа. Йонои отвечает ему - мягко, покорно, но страстно, позволяя губам Джека терзать себя. Ему все труднее держаться на ногах, но тут Джек, не отрываясь от его губ, тащит его куда-то в сторону, тяжело рушится на песок, увлекая его за собой. Йонои, как в дурмане, понимает, что тот пытается размотать принесенную циновку... Вот и пригодилась...
Йонои кажется, что он умирает, что он уже умер. Все терзания и муки последних дней исчезли, как будто их и не было... Человек, забравшийся в его душу, майор британской армии Джек Селльерс, его светловолосый демон, лежит рядом с ним на циновке и позволяет делать с собой все, что Йонои заблагорассудится. При этом яростно сжимает его в объятиях, покрывает лицо и шею капитана поцелуями, больше похожими на укусы, но от этого наслаждение только больше... Когда глаза Йонои заполняются туманной пеленой, дыхание становится резким и прерывистым. Джек одним движением расстегивает две пуговицы на офицерской рубашке, рвет в сторону воротник, впивается зубами в его плечо и стискивает, сжимает, сжимает, буквально давит в объятиях его бьющееся тело до тех пор, пока по нему не проходят последние конвульсии экстаза... Потом они лежат, не в силах разомкнуть онемевших рук, и тишину нарушает только их тяжелое дыхание, больше похожее на стон отчаяния...
Йонои лежит с закрытыми глазами, прижимая онемевшими руками к себе Джека Селльерса и думает, что ради него он может умереть...
Потом наступает пробуждение...
Уходит Йонои молча. Он встает на ноги только со второй попытки. Боится заговорить, боится спугнуть то, что вот сейчас, только что, начало зарождаться в этой камере. Он не смотрит на Джека, но прекрасно его видит. На секунду его рука замирает над шеей Джека, сердце пропускает удар, его тонкие, выразительные пальцы трепетно, как крылья бабочки касаются кожи Селльерса - и через секунду Йонои уже исчезает в двери, ни разу не обернувшись. Щелкает замок.
Джек остается лежать на циновке, дыхание его постепенно выравнивается. За решеткой, как и раньше, видны звезды, но сейчас Джеку хочется только спать...
"Он меня не простит," - думает Джек.
"Я его не прощу," - думает Йонои и улыбается.

Они оба ошиблись...

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

О любви...

[Namorada]

Автор: Namorada
Бета: Фантазию бетить невозможно - она неуправляема)).
Пейринг: Романтический почти слэш (Селльерс/Йонои)
Рейтинг: PG -13 (или даже PG)
Краткое содержание: Чего однозначно не могло быть на коврике (он же - циновка).
Предупреждение: Слишком много фантазии, не параллелить с фильмом!
Дисклеймер: абсолютное владение циновкой (лежит рядом).


Его не били... Джек уже даже не удивлен - с этим капитаном Йонои он за несколько дней научился ничему не удивляться.
Его просто заперли в карцере.
Камера карцера с одной стороны огорожена решеткой, за которой видна дорога. Можно, сидя на песке, рассматривать тени деревьев или считать звезды. А вот спать на песке неприятно - затекает все тело и потом зверски болит. Но охранники даже не позаботились бросить сюда, в камеру, хоть какую-нибудь доску или тряпку... Сна особо нет. Джек приникает лицом к решетке, смотрит на звезды.
И, все же, непривычно, что его не били.
Так было не всегда...

... Сначала его били бамбуковыми палками. Палки со свистом рассекали воздух и, смачно чавкнув, врубались в кожу, разрывая ее и оставляя кровавые следы. Потом его били - уже добивали - ногами. Солдатские ботинки с широкими тупыми носами входили под ребра, пробивались к почками и позвоночнику. После них оставались кровавые синяки и гематомы.
Синяки со временем прошли, гематомы рассосались. Шрамы от палок остались.
Если они не перестанут его бить... Джек не знал, что он сделает, если - не перестанут. Его били с тех пор, как он, понимая всю глупость и наивность своего идиотского поступка, вышел к ним, в обмен на обещание не трогать жителей деревни. С того момента японцы его били...
Кричали на него - и били...
Ухмылялись ему - и били...
Смеялись над ним - и били...
Презирали его - и били...
Жмурясь от боли, Джек старался не думать, что стало с жителями той маленькой деревушки, в которой он пытался укрыться. Он не хотел знать, как именно их убивали. То, что горстку оборванных, голодных, измученных войной людей японцы, со свойственной им педантичностью, уничтожили сразу же после того, как его увез военный грузовик, он не сомневался. Уничтожили в назидание остальным, чтоб был порядок, чтобы жителям других деревень неповадно было прятать у себя британских офицеров.
Но тогда - еще живые - эти люди смотрели на него с надеждой и мольбой. Им было страшно. Поэтому он и вышел, зная, что все - зря... А, значит, поступок его был глупым. Но не выйти он не мог. Потому что, кто-то должен за все ответить.
И отвечать будет он, майор армии Его Величества - Джек Селльерс...
С самого первого допроса Джек - грамотный юрист - понял две простые вещи: первое - японцев совершенно не интересуют его ответы, и, второе - что бы он ни сказал, его судьба уже предрешена. Но японцам почему-то очень важно было создать видимость справедливого вынесения приговора, этакой беспощадной Фемиды. Это было настолько по-детски и смешно, что Джеку приходилось прикладывать значительные усилия, чтобы не рассмеяться им в лицо. Он знал одно: его казнят. Расстреляют или отрубят голову (это была такая гадость, что думать об этом не хотелось, к горлу подступала тошнота), или еще как-нибудь, но они его уничтожат. Еще на первых допросах - тогда, после сдачи в плен - на него кричали, били кулаками по столу, старались запугать. Потом - просто били. Джек смотрел на них - и улыбался. Страшно не было - было противно. Противно и стыдно, что все так глупо закончится.
Жить хотелось безумно! Только они об этом не узнают...
И все еще болели рубцы от палок на спине...
А потом был трибунал и - капитан Йонои...
Этот парень...Третий член трибунала... Джек заметил его не сразу, только, когда начали зачитывать обвинение. Судя по погонам и нашивкам -капитан...До этого он не произнес ни слова, почти не двигался, и Джек, хотя и видел его, не всматривался - ему хватало на тот момент ругани с очкастым лейтенантом. А вот, когда в ответ на идиотское требование "очкарика" - "Расскажите нам о своем прошлом!" - Джек, переполненный яростью и ненавистью, просто прошипел в ответ: "Мое прошлое - это мое дело!", вот секундой позже... Он, буквально, споткнулся взглядом о встречный взгляд этого парня. И - обалдел... Насколько это вообще возможно в подобной ситуации. На какие-то доли секунды Джек - смешно сказать! - забыл, где он находится и что, собственно, происходит.
Наверное, это было самое красивое лицо, которое встречалось ему за все время войны и плена. Самые выразительные глаза. Самые рельефно очерченные губы...Черт, да парень просто был красавец! Для японца - так точно... Его губы еле заметно подрагивали - то ли шептали, то ли молились, то ли просто дрожали. А глаза... В этих огромных, словно, взятых со старинной гравюры, цвета черного бархата, глазах было изумленное восхищение, неверие вперемешку с детским восторгом, беспокойство, даже паника - и при этом какая-то глубоко затаенная радость... "...Его ясные, простодушные глаза сияли. - прилетело тогда вдруг из самых глубин памяти. Даже не цитатой, ощущением. - Никто еще не смотрел на нее так, и ей не суждено было еще раз увидеть такой обращенный на нее взгляд другого мужчины...". Так не смотрят на врага, которого надо казнить... Джек настолько был выбит из равновестия этим взглядом японца, что ему пришлось на пару секунд напрячься, чтобы вспомнить, что идет заседание трибунала, он - обвиняемый и с кем из них он вообще разговаривал...
Потом был приговор - и его не убили...
Потом был расстрел - и его не убили...
Потом был концлагерь - и его пока не убили...
И везде - везде, везде! - оказывался красавец-капитан с бархатными глазами. "Капитан Йонои" - представился он Джеку еще в ходе заседания трибунала, и было ощущение, что он - просто хочет познакомиться! Да, вот так! Во время войны, во время судилища над врагом - он просто хотел, чтобы этот загадочный английский майор узнал его имя... А потом он попросил Джека раздеться - показать следы побоев. И, пока Джек медленно расстегивал пуговицы форменной рубахи, не сводя глаз с этого странного японца, того, казалось, попеременно накрывали восторг и ужас, что, ну никак не вязалось с судебным делопроизводством. Как и с военным трибуналом...
Перед фальшивым расстрелом Джека в очередной раз избили, и вот тут организм дал сбой. Поэтому в концлагерь - опять же, к капитану Йонои, кто бы сомневался! - он попал больным, стремительно готовящимся покинуть этот свет.
Капитан Йонои приказал его вылечить...
Капитан Йонои приходил ночью в лазарет посмотреть на него...
Капитан Йонои при мысли об "этом офицере" орал и сходил с ума настолько откровенно, что в лагере не было человека, не задававшего себе вопрос:"Почему вы так интересуетесь майором Селльерсом, капитан?"
Единственным человеком, не задававшим себе этот вопрос был сам майор Селльерс.
Он знал ответ.
И ответ его не радовал...
Ему был интересен этот японский парень, но то, что стояло за его восторженным обожанием и готовностью поклонения - представлялось тяжелым и гнетущим.
Майор Селльерс не хотел отвечать за капитана Йонои.
Он надеялся, что все обойдется.
Не обошлось...

В полуночной тишине резко, каким-то заржавевшим звуком щелкает замок. Джек старательно - изо всех сил! - отворачивается, пытается разглядывать ночной пейзаж за решеткой. Сердце стучит в горле, мешает дышать, ладни холодеют... Еле слышный скрип песка под приближающимися шагами. Шаги не доходят до него, замирают на пол-дороге. Джек медленно - очень медленно - поворачивает голову. И ни секунды не сомневается, кого именно он увидит стоящим в нескольких шагах от себя.
Капитан...
У Йонои вид человека, которого приволокли сюда, в камеру, злые враги, угрожая автоматами, а потом вдруг, бросив его, все разом - убежали... Он понимает, где он, но не понимает, как, собственно, тут оказался. Он пытается казаться высокомерным, поджимает губы, щурится - но и глаза, и губы выдают его с потрохами! Жадно, взахлеб, рассматривает он Джека, его лицо, плечи, руки, опять лицо. Пухлые, рельефно очерченные губы чуть заметно подрагивают, и капитан прикусывает их, чтоб не дрожали, но ничего не помогает. Он стоит очень прямо, навытяжку, кажется, даже не дыша - а лицо живет своей, отдельной жизнью...
И так он трогателен в своем бесполезном стремлении казаться хозяином положения, так беспомощен в борьбе с охватившими его переживаниями, что у Джека перехватывает горло. Но он еще не готов уступить жалости к этому японскому парню, нарушающему все мыслимые и немыслимые военные и человеческие законы. Он еще намерен повоевать за право самому решать, что и как будет дальше...
- Вы совершили что-то запретное, капитан Йонои? Вас приговорили к карцеру и у нас теперь одна камера на двоих? Я с удовольствием уступлю вам половину своего песка... - Джек ухмыляется, и похлопывает ладонью по песку, рядом с собой. - Присаживайтесь, капитан...
Двусмысленность фразы висит в воздухе. Джек кожей чувствует, как обида буквально затапливает парня - он опять щурится, лицо каменеет. Медленным движением он протягивает вперед правую руку, которую до этого держал за спиной, и на песок падает циновка. Циновка! Джек на мговение пытается представить себе капитана, идущего ночной дорогой в карцер, чтобы принести своему заключенному - циновку. У него ничего не получается. Но циновка - вот она, лежит в шаге от него...
- А это что, капитан? Ваш вступительный взнос в офицерский клуб? - Джек понимает, что перегибает, что это - жестоко, но остановиться не может. Ехидная улыбка растягивает губы. - Считайте, что вы приняты. Чем желаете заняться - ночь длинная...
Он смотрит на дрожащие от обиды губы капитана, всматривается в его глаза - черт, кажется, или у него слезы на глазах? Любой другой на месте этого парня уже врезал бы ему по лицу. Заорал. Позвал охранников и дал команду отделать английского хама... Но - не этот. Он стоит и молча смотрит на Джека сверху вниз. Комендант концентрационного лагеря. Мальчик с заплаканными бархатными глазами....
Йонои все же справляется с охватившим его негодованием. Он заставляет себя забыть, с какой необъяснимой, непонятной радостью шел сюда.Он не будет ждать благодарности - он просто заботится о больном заключенном. Это его работа. Он выполняет свой долг. Он выше благодарности неблагодарного человека. Эта мысль так утешительна, что Йонои хватается за нее обеими руками.
- Вы еще не совсем здоровы, майор Селльерс, - он говорит негромко, медленно, растягивая чужие слова, чтобы предательски не дрогнул голос. - Вам лучше спать на циновке.
И, уже поворачиваясь к двери, чтобы уйти - и там, там, подальше отсюда попытаться пережить и разочарование, и обиду, и горечь непонимания, потому что - за что??! - вдруг неожиданно для себя, как-то совсем по-детски, добавляет:
- На ней удобнее спать, понимаете? И теплее... - и глуховатый, грудной голос, этот предательский голос - дрожит. И англичанин это слышит. Йонои хочется провалиться сквозь землю, к щекам резко приливает кровь. Стыдно! Стыдно и холодно...
И ничего он не хотел от этого офицера! Потому что... Потому что... Ничего!!!
Слезы прожигают зажмуренные глаза, до спасительной двери остается один спасительный шаг. Его просто надо сделать.
Он не успевает его сделать...
Джек ненавидит эту камеру. Он ненавидит этот песок, эту решетку, из-за которой видны звезды. Он ненавидит себя. Он смотрит, как уходит странный японский парень, комендант лагеря, который пришел к нему ночью и принес циновку, потому что на ней "теплее спать". Который смотрел на него восторженно-сияющими глазами, а теперь уходит, не оборачиваясь, потому что - Джек это знает! - плачет. Который не принял навязанного ему хамства, а просто отдал принесенную подстилку и сейчас старательно распрямляет плечи, чтобы уйти достойно. И который сам, явно, не понимает, зачем он все это делает, и у которого так может дрожать глуховатый, грудной голос... Джек на мгновение забывает, что перед ним - враг, он чувствует себя пожирателем детей. Но это - неправда. Это не так. Это не будет так!
Йонои уже почти делает последний спасительный шаг до двери. Он думает только о том, как уйти от этого человека и не слышит резкого скрипа песка за спиной. Он вдруг чувствует, как его плечи сжимают с двух сторон крепкие, решительные ладони, и какая-то сила мягко, но неуклонно влечет назад. Эта же сила разворачивает его, и прямо перед собой Йонои, с остановившемся сердцем, видит пшеничные, в песке, волосы, завораживающе-разные светлые глаза. Он видит перед собой Джека Селльерса, майора британской армии, который крепко держит его за плечи, у него кривятся губы, а в глазах - понимание, сочувствие и тяжелая, надрывная печаль.
- Не уходите так, капитан... Прошу вас... - и англичанин рывком прижимает его к груди.
Джек с силой обнимает Йонои, гладит по спине, по голове, сжимая все сильнее, чувствуя, как колотит и трясет парня в его объятиях. Он ощущает руки Йонои, сперва робко, неуверенно, а потом все решительнее и смелее обнимающие его спину. Слышит сумасшедший стук его сердца под офицерской рубашкой, прерывистое дыхание, щекой чувствует влагу - ну, да, он же плакал, когда уходил... Джек обеими руками с силой берется за лицо капитана, вынуждая того поднять голову. Он видит заплаканные, ошарашенные, на грани безумия, но исполненные такого внутреннего сияния и благодарности глаза Йонои, что на долю секунды ему становится страшно... Господи, прости меня! Я не могу тебе объяснить, почему, но просто так надо. Сейчас - надо! Я знаю, что потом будет плохо. Очень плохо. Но, если ничего не сделать - плохо будет уже сейчас. А я потом за все отвечу... И с потрясшей его самого страстью, Джек приникает к губам парня, вдавливается в них ртом до боли, до зубовного скрипа. Губы Йонои, горячие и упругие, с готовностью принимают его, поддаются, признавая главенство и право сильного. От этой молчаливой покорности У Джека кружится голова, ему все труднее держаться на ногах. Не отрываясь от губ парня, Джек тащит его к решетке, туда, где на утоптанном песке сиротливо лежит принесенная циновка. У него подгибаются колени, он тяжело рушится на песок, одной рукой продолжая с силой прижимать к себе Йонои, а другой, наощупь, раскручивать, дергать подстилку. Вот и пригодилась... Он не знает, что именно сейчас будет делать, он не знает, как это все можно назвать и как это выглядит со стороны, но точно знает одно - он будет сжимать в объятиях этого японского мальчишку до тех пор, пока того не перестанет трясти, пока у него из глаз не перестанут течь слезы и не перестанет дрожать голос... И об этом не узнает ни одна живая душа... Джек, не выпуская Йонои из объятий валится боком на циновку, заставляя того сделать тоже самое, и, хрипло дыша, начинает терзать лицо и шею парня. Его поцелуи больше похожи на укусы - такие же яростные и болезненные. И он позволяет в ответ целовать и ощупывать себя, принимая эти благодарные, восторженные ласки даже с радостью. Иногда просто необходимо знать, что ты - кому-то нужен, до слез, до срывающегося голоса. Особенно - на войне. Особенно - в плену. Когда неизвестно ,сколько осталось жить, и осталось ли вообще... Глаза Йонои заполняются туманной пеленой, дыхание становится резким и прерывистым. Джек одним движением расстегивает две пуговицы на офицерской рубашке, рвет в сторону воротник, впивается зубами в плечо парня и стискивает, сжимает, сжимает буквально давит в объятиях его бьющееся тело до тех пор, пока по нему не проходят последние конвульсии экстаза... Потом они лежат, не в силах разомкнуть онемевших рук, и тишину нарушает только их тяжелое дыхание, больше похожее на стон отчаяния...
Капитан уходит молча. Он встает на ноги только со второй попытки, но уже нет слез, нет дрожащих рук. Он не смотрит на Джека, но тот прекрасно понимает, что Йонои его видит. На секунду рука капитана замирает над шеей Джека, тонкие, выразительные пальцы трепетно, как крылья бабочки касаются его кожи - и через секунду он уже исчезает в двери, ни разу не обернувшись. Щелкает замок.
Джек остается лежать на циновке, дыхание постепенно выравнивается. За решеткой, как и раньше, видны звезды, но сейчас Джеку хочется только спать...
"Он меня не простит," - думает Джек.
"Я его не прощу," - думает Йонои.

Они оба ошиблись...

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

Ещё чуть-чуть...(к сцене на плацу)

[Friday_on_my_mind]

В очах, в которых полыхала тьма,

Кровавый полдень быстро наступает:

Ещё чуть-чуть - и он сойдёт с ума.

Он всех убьёт, иначе не бывает.

 

Кто остановит, кто спасёт тебя?

Неотвратимо время убывает.

Он всех убьёт, и тем убьёт себя.

Всё решено, иначе не бывает.

 

Я ничего сегодня не скажу:

Что время слов прошло, он это знает.

Но я - твой враг и друг, я докажу,

Что по-другому всё-таки бывает.

 

Ты обретёшь свой самурайский рай,

А я найду свою дорогу к дому.

Всё будет, капитан! Не умирай.

У нас, конечно, будет по-другому.

 

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

Пока шел ливень...

[Namorada]

Гонор - лучший способ не бояться...
(Мне не страшно! Господи, прости...)
В роли провокатора-паяца
Можно просто вечность провести...

Жрать цветы, глотать - и не давиться,
Лепестки губами теребя...
Видя шок на жёлто-вражьих лицах,
Ухмыляться... Глядя на тебя...

Мир твой растрясать - на слом, до краха!
Получи! Ты этого хотел?!
(Ужас - струйкой пота под рубахой...
Вдруг -убьёшь?! Но тормоз - полетел...).

Не убьёшь?! Ещё мне жизнь отмерил?!
(Стебель горек...Больше не могу!).
Чёрт возьми! Ты мне опять поверил?!
Дебоширу, гаду - и врагу?!...

Плакать в пол я буду - в одиночке.
Дождь-охранник за стеною бдит...
Только - раз, и только - этой ночью
Страх меня найдет. И победит...

Врать себе - и глупо, и наивно.
Птичий крик печален вдалеке...
Каплями тропического ливня
Страх тебя - сползает по щеке...

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

Понимаю, что немного не о том, но получается пока так...

[Namorada]

Амок сердца... Страшный бег по кругу
От тоски в тоску, и - без конца!
Как в рапиде, поднимаешь руку,
Чтоб коснуться моего лица...

Только бьется в яростном ударе
Ласка обезумевшей любви!
Я тебе - как дьяволом подарен...
Бей! Не бойся! А теперь - живи...

Амок сердца... Следы душат в горле...
Мальчик... Черт! Ну, как остановить?! -
В двух шагах - и так по-детски гордо! -
Погибает от своей любви...

Вот за эту белую перчатку,
Что дрожала на моей груди,
И за крик отчаянной печали...
Что кричал ты? "Прочь"? И "Уходи"?

Надо бить! Намеренно и грубо...
Чтобы пульс взорвался на виске!
Мой удар! Мои сухие губы -
На твоей измученной щеке...

Амок сердца... Тишина - как вата...
Я своей судьбой упьюсь до дна...
Бог простит. Тут нету виноватых.
Мне - пора... Такая вот война...

@темы: Фанфики, Впечатления от просмотра, Селльерс/Йонои

---

Наверное, так прощаются...

[Namorada]

У залитого солнцем океана
Под вечер не осталось ни души...
Ты отдаешь мне честь? Не надо! Рано!
Ведь я еще не умер... Не спеши...

Постой со мной... Хотя бы - два мгновенья.
Счет - по ударам сердца, не часам...
И реквием - твое прикосновенье
К моим сожженным пеклом волосам.

Палач - не ты... Теперь уже не важно.
Мир поделив с угла - наискосок,
Тебе - журавлик отойдет бумажный,
А я возьму - песок... Песок... Песок...

Коснись меня... Не чувствую...Как странно...
И что-то будет...Снова...Впереди...
Ну, мне - пора... За кромку океана...
Теперь и ты свободен... Уходи...

@темы: Фанфики, Впечатления от просмотра, Селльерс/Йонои

---

И опять - стихи...

[Namorada]

За ударом идет отдача -
От бедра.
Я молю за тебя удачу -
До утра.

Я прошу для тебя у Бога -
Тишины.
Много крови... И крика много...
И войны.

В преисподнюю я совался,
Не шутя...
Почему же ты так сорвался?
Вот - дитя...

Запах кожи твоей дурманен,
И волос...
Мне коснуться тебя губами
Довелось.

Всем отчаяньем и тоскою
Захлебнись...
Мир ушел. Нас осталось двое -
Улыбнись!

Пусть сегодня мне срок назначен
Бытия...
Если нужно твоей удаче -
Вот он, я!

@темы: Фанфики, Впечатления от просмотра, Селльерс/Йонои

---

Ещё стихи.

[Friday_on_my_mind]

Снова целую тебя перед строем,

Сброшены маски...

Хватит уже притворяться героем:

Кончились сказки.

К жёлтым щекам прикасаются губы

Вместо проклятья,

Пусть нежеланны, невольны и грубы

Эти объятья.

Жизнь тяжела, мимолётна, сурова,

Но на мгновенье

Перед разлукой ты даришь мне снова

Миг обретенья.

 

Без страданий, без слёз,

Как святой - пред иконами:

Расстреляли (всерьёз!)

Холостыми патронами.

Словно дети отца,

Что силён в математике,

Вновь им жалко свинца:

Экономят солдатики.

Не вздохнуть и не встать,

Снова - улицы спящие...

Холостые...Опять...

Хоть бы раз - настоящие!

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

И еще немного... Просто зарисовка...

[Namorada]

У синего песка скрипучая тональность...
Запомнится на звук. Запомнится навек...
Побег не удался... Все просто и банально...
Причина - это ты, мой странный человек.

И к черту этот нож! Да, я его не поднял...
Я не хочу тебя... ни резать, ни рубить...
Что значит - почему? Да тут бы мертвый понял -
Ты не убьешь меня... Ты дашь себя убить...

Ты руку на меня не смог поднять ни разу...
Хотя - давно пора...хотя и повод был...
А заслонил собой - позера и заразу! -
От озверевших рож, от пули и судьбы...

Есть то, о чем молчать мы будем до предела.
До Страшного суда. До гробовой черты.
Ты заслонил меня... Зачем ты это сделал?!
Я - ладно, полутруп... Какого черта - ты?!

Стоишь, шальной, как шторм, что накрывает лодку?
Так детская любовь за что-то миру мстит...
А я, закрыв лицо, враз пересохшей глоткой
Шепчу тебе с земли:"Прости...прости...прости...".

@темы: Фанфики, Впечатления от просмотра, Селльерс/Йонои

---

Немного продолжим тему...

[Namorada]

По ребрам бьют смеясь, исподтишка,
Назначив ставкой жизнь - и не иначе!
Вот белая перчатка... Вот рука...
И мальчик - враг... Смешно... Я не заплачу.

Луч солнца по пути к Земле сгорел.
В агонии хрипит моя удача.
Вот трибунал...Допрос... А вот - расстрел...
И мальчик - враг... Смешно... Я не заплачу.

Два взгляда - черный бархат, синий шелк -
Схестнулись насмерть, мир переиначив.
Ты так дрожишь... Все будет хорошо.
Не бойся, мальчик-враг, я - не заплачу.

Ты хочешь знать, каков я изнутри?
Каким же бесом ты теперь охвачен?!
Вот - руки, шея, плечи... На, смотри!
Что, мальчик - враг, смешно?... Я не заплачу.

Твоя наивно - детская любовь
Взорвет войну на пятой передаче.
Не надо, успокойся... Я с тобой...
Ты плачешь, мальчик - враг? Я не заплачу.

Черт, я устал. Забыться б и уснуть!
Расчет за жизнь отныне - неприемлю.
К твоей щеке губами прикоснусь
На целый миг... А дальше можно в землю...

@темы: Фанфики, "Фанфики", Впечатления от просмотра, Селльерс/Йонои

---

Океан. Часть третья.

[рифеншталь]

В третий раз пальцы мои
пронзила дрожь,
ибо под ними жили,
напряженные и свежие,
нежные и сочные,
полностью распустившиеся розы…


Джек сидит, пока не начинает светать. Бесконечная чернота неба на востоке постепенно синеет, как будто беспросветный вакуум начинают потихоньку накачивать снизу светящимся воздухом. Цвет неба стремительно проходит все градации синего – от глубокого плотного бархата до нежно-голубого, зеленеет, желтеет, становясь все более прозрачным, и, наконец, из-под горизонта начинает бить такое ясное сияние, что Джек невольно вдыхает его всем телом, всем существом, по грандиозному пространству океана разливается утренняя жизнь, он выступает из тьмы, выпуклым зеркалом принимая небесную глубину, делая ее вдвойне бесконечной… Измученный мозг промывает насквозь этой свежестью и светом, тело как будто растворяется в потоке сияния и, когда горизонт внезапно взрывает ослепительный край солнца, Джек чувствует, что взлетает во всепоглощающей радости, такой же чистой, как это беспредельное космическое утро. Счастливые крики проснувшихся птиц, мягкий шелест прибоя – эти звуки аккомпанируют неслышной грандиозной симфонии рассвета – эта мысль мелькает в сознании Джека и не кажется ему ни чрезмерной, ни напыщенной. Она тут же исчезает, потому что он просто дышит, слушает, смотрит, и кажется, что нет никакого смотрящего, а есть только свет…

Опустошенный и невесомый, Джек растягивается на одеяле и мгновенно засыпает.
Через некоторое время просыпается от жары, перебирается в тень от драконьей скалы и засыпает снова. Так проходит почти полдня. Потом Джек небезуспешно пытается ловить рыбу на мелководье, находит пресное озерцо, купается, стирает одежду… Ничем не занятый мозг наполняют размышления.
Мы разговаривали с Лоренсом о японцах. Он говорит: их национальные черты – преданность, коллективизм, следование правилам, почитание авторитетов. Укорененность в природе, какую западные люди давно потеряли. У них не только сохранились языческие культы с обожествлением деревьев, рек, гор, но и тянущиеся сквозь тысячелетия предания об отдельных объектах ландшафта: они помнят, что здесь жил такой-то князь, скрывавшийся от гнева сёгуна, а тут ручей, в который гляделась его наложница, прежде чем совершить ритуальное самоубийство (их харакири – это вообще отдельная тема!), вот тут - могила лиса-оборотня, жившего тысячу лет назад, но, поскольку лисы-оборотни бессмертны, он может явиться на зов. И они верят во всю эту дичь про демонов и одушевленные горы! Лоренс, правда, это дичью не считает.
Лоренс – тоже сам по себе интересный феномен. Если такие, как он, в обществе превозобладают, западной цивилизации конец. При всем моем уважении к Джону Лоренсу. «Я не хочу ненавидеть никакого конкретного японца»! Гуманист. Его проникновение в японский дух, знание их культуры делают его уязвимым – да, да, он смотрит с общечеловеческих позиций, но здесь – война, как тут можно выжить с такой позицией! Он доходит до того, что приписывает Харе некоторые черты просветленных дзенских монахов. Правда, тут он не был совершенно уверен, в какую сторону интерпретировать полное отсутствие самости у Хары, возможно это было просто проявление полного отсутствия способности к рефлексии, неразвитости ума, хотя в интуитивной смекалке ему не откажешь. Да и вообще, вот эта своеобразная гармоничность в любых обстоятельствах, естественность и, я бы с казал, искренность его взглядов и действий в сочетании с природной мужицкой проницательностью, делает этого человека весьма примечательным.
У них, у дзеновцев, идеал – растворение в природе вещей, состояние не-ума. Как есть Хара! «Хочу есть – ем, хочу спать – ложусь и сплю». Полная луна – рублю мечом направо и налево… Да, у христиан хотя бы декларируется любовь к ближнему… Можно как угодно относиться к христианству, но оно дало западному человеку понимание индивидуальной свободы и ответственности за свою судьбу. Хотя народная религия по сути своей такая же ограниченная в своей вере в слепой рок и надежде на беспричинную милость Бога.
Да что это я как Лоренс, ей-богу – после каждой мысли вставляю «хотя»… Хотя кто-то из мудрых говорил: правде противостоит ложь, истине – другая истина, столь же глубокая. Ну и что из этого следует? Нет, не хотел бы я быть на месте Лоренса. По-моему, есть что-то безнравственное в том, как он защищает обе стороны в глазах противоположной. Разве что за этим – всепрощающая мудрость.
Вот, два святых выискались – Хара и Лоренс, ха-ха!
Что движет солдатом на войне? Ненависть. «Я не хочу ненавидеть…» - это после того, как ему выбили половину зубов, отбили ноги и почки, кормили скудно или вообще заставляли поститься, «чтобы исправить мозги»! Боже…
Это знание, оно делает тебя… Ты больше не можешь принимать всерьез слово «враг»…


Вечером, когда появляется капитан, их ужин протекает мирно и даже дружественно. Ёнои рассказывает про Басё и Сантоку, пытаясь привить Джеку интерес к хайку, читает по-японски. Голос чуть хрипловатый и временами вдруг становится таким мягким и глубоким, что Джек начинает в нетерпении ждать, когда же разговоры, наконец, закончатся, и одновременно наслаждаясь этим голосом, жаждет продолжения.

Ёнои говорит:
– Я читал Шекспира без перевода и понял, что когда читаешь оригинал, суть входит глубже в темноту подсознания (Джек: о, да ты и Юнга читал!), потому что ты не оперируешь привычными словами – символами, которые часто уже ничего для тебя не значат, а видишь только бессловесный образ прямого осознавания.
Джек хмыкает про себя – хорошо вас готовят!
Солнце садится и стремительно наступает темнота. В этот вечер прохладнее и начинает накрапывать дождь. Они ставят принесенную Ёнои палатку. Обычная солдатская палатка, в ней не слишком тесно, но и не особо просторно. Только-только на двоих. Они, посомневавшись, раздеваются. Украдкой поглядывая на ровные стройные ноги капитана, Джек вытряхивает песок из одежды.
В палатке душновато и Джек садится, чтобы откинуть входной клапан, обращенный к бухте и к Луне. Она заливает внутренность палатки синим светом, и Джек, поворачиваясь, чтобы лечь, ловит на себе взгляд капитана. Вдруг вся его накопившаяся настороженность и подозрительность проваливаются в бездну этих глаз. Влажные, черные, полуприкрытые тяжелыми верхними веками, и припухлыми нижними, блестящие и дымные одновременно, оттененные густыми ресницами… О нет, боги, у него подкрашены внешние уголки глаз! Джеку опять становится смешно, и это смывает остатки злости и сомнений. Джек ложится рядом с капитаном, подперев голову одной рукой, поставленной на локоть, и смотрит прямо в эти черные глаза.
Кэп лежит на боку неподвижно, вытянувшись под одеялом. И тогда Джек протягивает руку и касается шеи капитана, проводит ладонью по стриженному затылку и видит, как у Ёнои учащается дыхание. Капитан вдруг откидывает одеяло и придвигаясь вплотную к Джеку, кладет свое колено на его бедро. Джек непроизвольно делает движение тазом вперед, их животы соприкасаются, Джека пронзает острое наслаждение от ощущения чужого (чужого?!) гладкого горячего тела, молодого и упругого. Его обдает жаром с головы до ног. И этот жар медленно-медленно плавит его.
«Дух огня», - вспыхивает в мозгу Ёнои. Он перестает чувствовать свое тело, он плывет в невесомости, в глубине теплого, всеобъемлющего света. В этом свете полупрозрачные Духи Неба и Земли шепчутся между собой, ласково глядя на него, и вдруг вливаются внутрь его тела, и чувства становятся огненными, жидкий огонь течет по жилам, нет, тела уже нет, есть только огонь…
......................................................
Они лежат, обнявшись, не в силах отпустить друг друга. И по мере того, как они остывают, в Джеке вдруг просыпается непостижимая тяжесть какой-то неведомой утраты. Он не понимает, в чем дело. Печаль и счастье затопляют его, и он вдруг осознает, как называется это чувство – нежность. Никогда не испытывавший этого к слабым женщинам, потрясенный Джек смотрит в это лицо, расслабленные полуоткрытые губы… Смотрит и не может насмотреться. – Я люблю тебя, - думает Джек. Ёнои прикрывает глаза и утыкается лбом в щеку Джека. Он проводит рукой по колючему ежику на голове капитана. – А ты? – думает Джек.
- Джек, - шепчет Ёнои с закрытыми глазами, - Джек, нам с тобой нужно искупаться. От этого «нам с тобой» у Джека мягко колыхнулось сердце.
- Да, сейчас…
Они лежат еще немного, а потом все-таки выбираются из палатки и, ежась и похахатывая, под небольшим прохладным дождиком бегут к воде и плещутся, и тут уже капитан смеется в полную силу, у него немного сипловатый смех, и в нем Джек слышит неутоленную страсть. Выскочив на берег, они снова бросаются в объятия друг друга, сливаются в ненасытном поцелуе. Они бегом возвращаются в палатку и опять им жарко, потому что они набрасываются друг на друга снова и снова и, обессиленные, засыпают лишь под утро.

Джек приоткрывает глаза и сквозь ресницы смотрит на дрожащие радужные лучи. Каждой клеткой тела и всеми чувствами он ощущает, что живой. Саднит запекшиеся губы, на внутренней стороне он чувствует маленькую ранку и непроизвольно улыбается. Мышцы болят, он потягивается, ощущая, как песок чуть царапает кожу, и даже это кажется приятным.
Рюичиро… пробует он на язык, беззвучно шевеля губами, маленький капитан, гибкий как кошка, такой же мягкий и одновременно напружиненный… он спит рядом со мной в палатке, раскинувшись на одеяле, сквозь брезент и щели неплотно закрытого клапана внутрь попадает шевелящийся густой свет, и я вижу – над полной верхней губой – капли испарины… Эти губы за минувшую ночь Джек поцеловал, наверное, тысячу раз, и снова они притягивают его взгляд… Закрытые глаза не скрывают своих азиатских очертаний, и Джек помнит черный огонь, полыхавший в них, пронзавший его собственные глаза насквозь – в череп, в мозг, где взрывалось пространство и распахивалась вселенная и огонь полыхал в ней без края, разворачивая изнутри себя бесчисленные измерения блаженства. Я и не знал, что способен на такое, думает Джек. Все тело ломит и постанывает, хочется потянуться, но Джек не двигается, слушает, как дышит маленький капитан. Он кажется совсем юным, гладкая кожа на спокойном, почти детском лице покрыта желтоватым загаром…), как шея и руки. Но там, где тело обычно скрыто под униформой, кожа белая, Джек скашивает глаза и сравнивает со своей. Нет, не белая, хотя что я со своей альбионской молочностью сравниваю.
Выпуклые мышцы груди, сильные руки, квадратики на плоском животе… Античный бог, думает Джек, слегка повзрослевший Эрот. Эта мысль вызывает у Джека улыбку. Он валяется в сладкой лени, чувствуя, как волны непривычной, почти болезненной нежности прокатываются, начинаясь из сердца, по груди, по плечам и вниз, в живот. Заливают приливом золотого света, и так - волна за волной.
Солнце нагревает палатку, и внутри становится жарко. Капитан, еще не проснувшись, делает глубокий вдох, поворачивается на бок и оказывается в объятиях Джека. Распахивает изумленные глаза и через мгновение прикрывает их тяжелыми веками, из-под которых струится этот невероятный черный огонь. У Джека перехватывает дыхание. Одна рука у него под головой, вторая гладит стриженный затылок капитана, а тот, немного напрягшись, обнимает Джека за талию. Впервые при свете дня они видят друг друга так близко. И это оказывается совсем не просто. Капитан первым не выдерживает и, отодвинувшись от Джека, садится, трет ладонями лицо и начинает выбираться из тесной низкой палатки на четвереньках, повернув к Джеку маленькую круглую попу. Джека опять начинает разбирать смех, и он говорит, обращаясь к этой чудесной заднице:
- Капитан, вы не боитесь подставлять неприятелю незащищенные тылы?
Попа молча удаляется за пределы палатки, и Джек выбирается вслед за ней.
Снаружи сияет невысокое еще солнце, сияет расплавленный им океан, полыхает синевой глубокое безоблачное небо. Коренастая легкая фигурка капитана движется в сторону волн, и Джек вдруг чувствует, как болезненно натянулась возникшая этой ночью нить связи между ними. Нет, гораздо раньше, думает Джек, только тогда я этого еще не понимал, не чувствовал. И он, любуясь кошачьими движениями и тонкой талией капитана, сказал себе: плохо дело, Джек.
Ни одна женщина не взрывала во мне галактик и сама не разверзалась бездонной пропастью целого мироздания, где нет ни опоры, ни основания, ни конца, ни начала…
Впрочем, Джеку лень думать дальше. Он возвращается в палатку. Тело сладко тянется. И он засыпает опять.
Джеку снится концлагерь. Кровь, издевательства, унижение, болезнь, боль, бессилие…
Он спит, пока в палатке не становится нестерпимо жарко. Он выползает наружу, лениво искупавшись, завтракает (или обедает?). Солнце высоко, наверное, полдень. Капитана, как обычно, не видно.
Когда жара немного спадает, Джек идет прогуляться. Он бредет по ослепительно белому песку, то и дело заходя в волны, чтобы остудить босые ступни. Поднявшийся ветер трещит огромными веерами пальм, заворачивает в крутые виражи полет морских птиц…
И глядя на все это, Джек краем сознания ощущает, как удивительно все изменилось, как его собственное изможденное тело и изболевшаяся душа перестали ограничивать его, как будто только теперь он, наконец, вышел из тюрьмы, не из физических стен, а из узости боли, сомнений, страха и одиночества. Как будто возник некий самоочевидный смысл, без имени и концепции, но явный и определенный... Каждая секунда и точка пространства стала открытой дверью в бесконечные счастливые миры, и он только и делает, что ежесекундно ступает на новый, радостный и неведомый путь…
Вскоре он набредает на заброшенную комендатуру на небольшом холме, обрывающемся в волны. На крыше торчит антенна. Джек входит внутрь и видит капитана, склонившегося над столом с рацией. Сон, кошмарный сон, что снился недавно, вдруг жуткой реальностью предстает перед ним. Рефлекс штурмовика срабатывает мгновенно.
- Ах ты гад! – рычит Джек и бросается на Ёнои. Капитан вскакивает и, отшатываясь от летящего ему в лицо кулака, зацепив ногой стул, ударившись об угол стола, падает спиной в сторону, на кучу хлама на полу. Джек обрушивается сверху, хватая его за горло. Ёнои не сопротивляется, только глаза его делаются вдруг огромными, такими огромными, что поглощают сразу все бешенство Джека, потом в углу рта показывается кровь, Джек отшатывается и в ужасе видит, как по рубашке на груди капитана расплывается кровавое пятно, из центра которого торчит острый конец металлического прута.
Капитан умирает почти сразу. Черные глаза, остекленев, теряют блеск и больше не смотрят.
Джек сидит рядом долго… долго…
Потом поднимается и видит: на столе - давным-давно разбитая рация и листки бумаги с каллиграфией, иероглифами, написанными выпавшей из руки капитана палочкой с мягким, расщепленным концом, банка из-под сгущенки с самодельной тушью из сажи от сожженных бумаг.
Джек наклоняется над капитаном и закрывает его глаза. Потом осторожно поднимает на руки. Он выносит его наружу и кладет на траву на бок, как спящего ребенка, ложится рядом с ним, обнимая его спину всем своим телом, как будто пытаясь согреть эту стремительно остывающую плоть.
Океан, бронзовый в последних лучах солнца, быстро темнеет, становясь свинцовым, как только оно заходит. Лишь на западе, под огненными крыльями вечерней зари, от горизонта тянется красная река.

КОНЕЦ

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

[рифеншталь]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Friday_on_my_mind]

В небо - горестный вздох!

И уже не сдержать обещанья:

Не помогут ни память, ни ложь,

Ни - укрыться в чужую постель.

Но скажи, Капитан...

Мне бы только узнать на прощанье:

За какою границей

Дуэт переходит в дуэль?..

Наши души горят над огнём,

Как цветы из бумаги,

Отклоняется курсом на Запад

Извилистый путь.

За далёкой чертой в небесах

Запрещённые Флаги

Открывают дорогу влюблённым

В их странную суть.

@темы: Фанфики

---

Ночь Воспевания Луны: Другая жизнь капитана Йонои.

[Friday_on_my_mind]

В подарок уважаемому и уже любимому Сообществу решилась представить здесь один из двух своих фиков о послевоенном времени.Такая фантазия на тему: "Если бы герои фильма пережили войну..." Когда сочиняла это, было много чувств и мало смысла.Заранее прошу прощения, если что не так ))
Этот текст нигде не публиковался и никому, кроме одного друга, не показывался.


Две - прилетело
Две - улетело
Бабочки
(Тёра )


1.Японский пациент

Солдаты построены, пленные - тоже.Воздух застыл, лишь качаются пальмы.Ищу взглядом твои глаза и - не нахожу.Хочется крикнуть: Не покидай меня! Хотя бы, теперь...Нет, теперь уже поздно.
Солнце скоро начнёт опускаться за джунгли.Дальше - горы.Я ни разу там не бывал.Говорят, непроходимые дебри, вулканы...Вот бы туда - с тобой.Там нас никто не найдёт.Никогда.

...Это был странный пациент.Невысокий, но очень стройный мужчина, черноглазый. с кожей абрикосового оттенка.Из документов следовало - японец по имени Хироки Рюсей.
Он был доставлен в тяжёлом состоянии, но быстро пришёл в себя и оказался очень дисциплинированным.Его лечение оплатил некий Джон Уильям Стайн, но сам он в клинике не появлялся.Пациента не навещали родные, что тоже казалось весьма необычно.Для него выделили комнату, больше напоминавшую гостиничный номер.Её убирали по мере необходимости, но некоторые вещи персоналу трогать не разрешалось.Их проверили - ничего опасного.Совсем немного одежды, рисовая бумага и кисти, чёрные палочки туши.Восточные благовония (впрочем, он их не зажигал никогда) и статуэтка сидящего на корточках божества.
Утром молодой человек делал замысловатые физические упражнения.В свободное время - гулял в саду, всякий раз останавливаясь возле пруда и подолгу глядя в его зеркальную чёрную гладь.С прочими обитателями клиники он не общался.
Оказалось, что он неплохо играет на фортепьяно.Иногда он музицировал в холле.Исполнял, в основном, европейскую классику, но порой под его тонкими смуглыми пальцами рождались иные мелодии.Слушая их, легко было представить себе далёкую горную страну, занесённую снегом и лепестками вишен...

2.The Letter

My Dear Jack,

не знаю, прилично ли это обращение.Я изучал ваш язык и могу говорить на нём, но никогда не писал писем.Не было - кому.
Если бы я изъяснялся сейчас по-японски, то начал бы так: "В небе сегодня полная яркая луна, и хорошо выйти в сад полюбоваться ею..." Если бы это мог хоть кто-нибудь тут понять.
Я думаю о тебе, и порой мои мысли полны любви, а порой - горьких и тяжких сомнений.Я не упрекаю тебя.Ты поступил,по-своему, правильно.Я - солдат побеждённой армии, и мало того...Таких часто вешали без суда.Мне повезло, что я был смещён с должности до окончания войны...во многом - благодаря тебе.Впервые ты спас меня.И когда мы проиграли войну (мне до сих пор больно,но это действительно так), я не мог прервать свою жизнь.Она принадлежала тебе.Понимай это во всех доступных твоему уму смыслах.Я любил тебя с самой первой минуты.Точно, узнал кого-то, с кем должен был встретиться, и эта встреча изменит всё.Так и случилось.
Встреча вторая - в порту Йокогамы.Я плохо помню то время, поскольку был тяжело болен.Ты забрал меня в Штаты.А мне было уже всё равно, куда...Хотелось лишь умереть на твоих руках.Но смерть снова прошла мимо.
Я много слышал о силе преданности Императору и народу, о дисциплине, единстве, чувстве долга и духовной закалке.Не понимал, что всё это может заменить любовь - к жизни, стране, человеку.Истина проще, чем нам казалось.
Мне жаль мою родину, Джек.До боли в груди, невыносимо.Ты видел, во что превратилась Япония.Мы считали себя великим народом.Так оно и есть, но...Многие города обратились в руины, их жители вынуждены скитаться целыми семьями в поисках крова.Много больных, израненных и отчаявшихся.Здесь, в Америке, я увидел, как люди выбрасывают еду.Первое время не мог привыкнуть.
Наверно, мы получили, что заслужили.Но причём здесь старики и дети, умершие от голода? На многие вопросы мне не найти ответа.Тут очень хорошие условия жизни, но я тоскую по родине.Думаю, смог бы там пригодиться...Правда, не в прежнем качестве.Всё, что было - прошло, а будущее ещё не настало, и я завис как в бардо между жизнью и жизнью.И сколько бы ни вопрошал Будду Грядущего, он молчит
Ты тоже оставил меня, и это горше всего остального.Ты не смог оставаться рядом - это я понимаю, но если бы ты хоть иногда навещал меня...Или - написал бы письмо.Совсем коротко, чтобы только я знал: ты не забыл обо мне.Наверно, ты просто перевернул главу своей жизни, а я остался в ней строчкой, написанной мелкими английскими буквами.
А может, ты намеренно от меня отдалился.Ведь, я слишком близко знаю тебя.Знаю, что во сне на твоём лице разглаживаются морщины, оно становится мягче, светлей и моложе.Я один знаю, что ты - совсем не Крутой Джек.Я видел тебя взволнованным, видел - влюблённым, и счастлив тем, что увидел.Память по-прежнему остаётся со мной.
Любовь дальше и дальше меня изменяет.
Я вполне здоров и хотел бы вернуться на родину.Только, прежде - увидеть тебя.Если не хочешь встречаться со мной - напиши.
Я пойму.

Твой Y.

Сегодня ночью ты мне приснился...Будто я расстёгиваю одежду у тебя на груди, целую ровную светлую кожу.Моя рука на ней кажется совсем тёмной - как прошлогодний лист или пятно запёкшейся крови.Ты - неподвижен.только глядишь на меня из-под полуопущенных век.Дальше - иное, о чём говорить не могу..У меня было чувство, что я проснулся не во-время.

3.Полнолуние

Медсёстры ходили по идеально-чистым полам в мягких тапочках.
Он не сразу научился различать их шаги.Но теперь была ночь, в коридорах - ни звука.Луна заглядывала в окно, рисуя всё призрачным, полным непроявленной жизни.
Накануне днём он получил подарок.Коробка была прислана от имени Джона Стайна.Её открывали: там находились книги.Пара сентиментальных романов прошлого века, труды по истории Юго-Восточной Азии, довоенный перевод Хагакурэ, географический атлас - ничего интересного.
Поставив коробку на пол перед собой, он встал на колени и первым делом вытащил книги.Они улеглись по бокам в две аккуратные стопки.Теперь...
Он опустил руку вовнутрь и остановил ум, оставив лишь слух и осязание.Тонкие чуткие пальцы прошлись по швам, подцепили ногтями дно и сдвинули его часть.Там было ещё одно отделение.Он знал, что в нём может быть.
Рука коснулась предмета, завёрнутого в ткань, и сквозь неё ощутила холод металла.Дрожь узнавания прокатилась по телу.
Луна безжалостно-ярко светила в окно.
Да, пора!

Доктор Мариотт, как все врачи его специализации, имел крепкие нервы.
- Что вам нужно здесь, мистер Рюсей? - строго спросил он.
- Я хотел бы покинуть клинику, - был ответ, - Выписаться.
- В такой час?..Мы обсудим это завтра.
- Сожалею, - пациент качнул головой, - У меня срочное дело.
- Ладно.Войдите и сядьте.
Японец не тронулся с места.Его фигуру наполовину скрывал полумрак, и доктор не мог видеть, что он держит в руке.Глаза на бледном лице казались огромными от неровного освещения.В то же время, никакой склонности к насилию пациент раньше не проявлял.Да, и теперь выглядел совершенно спокойным.
- Как вы сюда вошли? - поинтересовался Мариотт.
Его дом стоял в некотором удалении от здания клиники.Чтобы попасть в него, надо было пройти через сад, миновать высокие металлические ворота...И - охрана...
- Вы - об охране? - словно прочёл его мысли японец,-- Они меня пропустили.
Это было уж слишком.
- Как?..
Вместо ответа, молодой человек приподнял руку.В призрачном свете настольной лампы блестнула узкая сталь клинка.На мече не было крови.Это вселяло надежду, что охрана жива и здорова.
Доктор ощутил, как внутренности свернулись в плотный холодный комок.Что делать - кричать?..Его не услышат.В ящике письменного стола лежал пистолет, но он забыл, как его снимают с предохранителя.У доктора не было боевого опыта.Он не знал, как стрелять в человека.А простой вид оружия самурая вряд ли смутит.
- Мистер Рюсей...- пробормотал он.
Японец опустил меч.
- Я не хотел угрожать вам.Здесь мне помогли, и я искренне благодарен, - он слегка поклонился, - Но сейчас вы лишь тратите моё время и деньги Джека.
- Мистера Стайна зовут Джон, - вспомнил Мариотт.
- Это не важно.Я был бы рад, если бы вы отдали мои документы.
- Они не здесь...в клинике, - попытался соврать доктор.
- Здесь, в вашем сейфе.Так сказал мне один из ваших помощников.Он ненадёжен, заглядывается на мужчин.Я бы его каз...уволил с работы.

Мариотт торопливо набрал номер.На его удивление, ответили почти сразу.
- Мистер Стайн?..
- Да.я вас слушаю.
- Извините, что в такое время.
- Всё в порядке,доктор.Я не спал.
Мариотт вдруг подумал, что не сумеет толком ничего объяснить.Произошедшее впрямь напоминало бред, но тем не менее...Он решил говорить, лишь немного приукрасив события.
- Ваш японец сбежал.Напугал до полусмерти охрану, размахивал передо мной самурайским мечом, угнал машину...
На том конце провода послышался хриплый негромкий смешок.
- Скажите ещё - он ваш кошелёк отобрал!
- Вот, именно.Сказал, что сожалеет, но ему нужны деньги на дорогу.Обещал вернуть...
- И что вы намерены делать? - оборвал его Стайн.
Мариотт пожал плечами, точно собеседник мог его видеть.
- То есть, как - что? Заявить в полицию.
- Ни в коем случае.
Повисла нехорошая тишина.
- Я должен, - в замешательстве произнёс доктор, - .Ваш Рюсей может быть опасен для окружающих.Представьте себе - психопат с мечом!
Стайн несколько помедлил с ответом.
- Он не психопат.Просто, с ним и его страной случилось несчастье.Даю вам слово, он никому не причинит вреда.Деньги вышлет обратно, раз обещал, а машина...Она будет найдена в окрестностях одного из двух ближайших городов.Заявите в полицию об угоне, они её быстро найдут.Скажите, что не разглядели угонщика.
- Как так - не разглядел?!. - возмутился Мариотт.
Стайн мягко понизил голос.
- Мистер Мариотт...Вам ведь не нужен скандал на страницах газет? Пациент сбежал не у меня, а - у вас.
С этим было трудно поспорить.
- Да, но как попал к нему меч?
- Откуда мне знать.Ваша клиника, вы и разбирайтесь.
Это было похоже на хамство.Доктор ощутил желание сказать собеседнику что-нибудь неприятное.
- А не думаете ли вы, мистер Стайн, что он может придти к вам? - спросил он.
Ответ привёл его в недоумение.
- Ко мне?..Очень на это надеюсь.

Иногда думаю о том, что хотел бы изменить в своём прошлом.И всё чаще отвечаю себе: ничего.Нет, пожалуй...Есть одна вещь.Если б я мог, то отменил бы войну.Но в этом случае, мы бы не встретились.
У всего есть своя цена.

4.Незнакомец с поезда

Под стук колёс пожилая дама уснула, а девочка во все глаза разглядывала мужчину, сидящего напротив.Он вызывал у неё жгучее любопытство своим необычным видом, цветом кожи, руками в бежевых перчатках.Его наглухо застёгнутый пиджак неуловимо напоминал военную форму или одежду священника, брюки были отглажены, а блестящие чёрные волосы аккуратно уложены.
Вдобавок, он держал на коленях узкую длинную коробку,в какие кладут дорогие зонты или трости.
- Мистер, можно вас спросить? - не удержалась девочка, - Вы - индеец... или китаец?
Господин улыбнулся.
- Нет.Я совсем из другой страны.
Девочка поболтала ногами.обутыми в белые туфельки.Тётя Мэг не разрешала болтать ногами, строить рожи и говорить с незнакомыми.Но теперь тётя спала.
-Моё имя - Джейн, - сообщила девочка.
Мужчина склонил голову, точно знакомство с ней было для него большой честью.А может, в его стране так принято?
- Очень рад.Меня сейчас называют мистер Рюсей.
- А раньше было другое имя?
- Да.раньше было - другое.
Девочка завертелась от любопытства.
- В другой жизни, да?..Знаете, мистер,мой папа - учёный.Он говорит, что на Востоке люди перерождаются...Ну, не уходят в рай, как мы.А я даже не знаю, что лучше.В раю хорошо, но я бы хотела родиться принцессой...Вы похожи на принца...Но не такого, как в "Белоснежке"
Мужчина опять улыбнулся.
- На Гэндзи.
Джейн немного нахмурилась, вспоминая.
- Я о таком не читала, - вздохнула она..
- Ничего.Вырастешь - почитаешь.
- А почему вы не сдали свою коробку в багаж? - спросила девочка.
- Не могу.Там очень ценная вещь.
- Она дорого стоит, да?..Как бриллиантовое колье?
Пассажир качнул головой.
- Нет, конечно.Она дорога для меня.
- Что же это такое? - не унималась Джейн.
- Воспоминания...У тебя очень хорошее имя.Моего друга зовут Джек.
- Расскажите о нём!
Тёмные глаза мужчины мягко блеснули.
- Боюсь, это будет сложно,Джейн.
- Вы скучаете по нему?
Пассажир молча кивнул...или девочке так показалось.Потом он задремал.Прямо, как тётя Мэг...Вот, сонное царство!

...Очень медленно открываю глаза.Вижу твоё лицо в бледном свете луны.Заплесневелые стены.Песок под нами мёртвый, холодный.Он мал, этот старый ковер.Слишком мал для двоих.Уступив мне его почти весь, ты лежишь на земле - чужой для нас обоих.Зачем мы здесь?
Что мы тут делаем?..Скажи..

5.Над пламенем

Мне не пришлось долго искать его дом.Адрес был на коробке с книгами, которую он мне прислал.
От вокзала я взял такси.По пути вышел купить пальто.Во-первых, замёрз, а для меня теперь это нехорошо.Приходится думать о вещах, которые прежде не имели значения, чтобы снова не стать больным и беспомощным.Кроме того, длинное пальто скрывало меч.Носить его на себе было привычнее, чем в руках.Если Джек хочет увидеть меня с ним - увидит.
Мне представлялось, что возле его дома - полиция...Или - что мне придётся выломать дверь.Всё звучало в душе.Я готов был сражаться, лишь бы только увидеть его.Даже, если за это меня арестуют.Даже, если пристрелят у него на пороге.
Всё случилось иначе.Не было никаких полицейских, и дверь оказалась незапертой.Только, падал мелкий осенний дождь.
Я вошёл тихо.
Джек сидел, откинувшись в кресле.На столе перед ним - пустой стакан, бутылка виски и пистолет.Видимо, ждал меня.
- Здравствуй, мой... - он проглотил окончание фразы, - Что-то ты долго сюда добирался.Я тебя уже третий день жду.
Джек был небрит, волосы взлохмачены.Одежда - будто он в ней спал.Это напомнило мне наше общее прошлое...Яву...Я подумал о том, что он красив, несмотря ни на что.От него пахло сигаретами и спиртным.Теперь он пил не тот дешёвый сорт виски, что - раньше.
Он кивнул на окно.
- Как погода?..
- Ты пьян,по-моему, - заметил я.
- Пьян?..Нет.Я трезвей, чем когда бы то ни было.Сейчас покажу...
Он взял со стола пистолет.Моё сердце забилось сильнее, но не от страха.Если он хочет убить меня - пусть.На этом всё закончится.
Джек подошёл к окну и рывком распахнул его, впустив в дом холодный ветер.Почти не целясь, он выстрелил в уличный фонарь.Тот рассыпался на сотню искр и погас.За окном настала кромешная тьма.
- Очень хорошо, Джек.Но я здесь не за этим.
- Зачем же? Чтоб выразить мне свою любовь и почтение?..- он закрыл окно, бросил пистолет на стол и налил себе виски, - Извини, я сегодня не в форме! И вообще, ты достал меня, капитан.Ты ведь здоров теперь, правда? Вот, и проваливай, куда пожелаешь, а мне надо лечь спать...Чего тебе ещё от меня надо? Ведь, я даже вернул тебе меч.Между-прочим, тот самый...
- Как ты нашёл его?
Он усмехнулся.
- Поговорил кое-с-кем в Управлении.Они всё могут найти, кроме...
Конец фразы был непечатным, я даже затруднился его понять.Управление...Это - разведка.
- Боюсь, после войны вы стали неразборчивы в связях, майор, - произнёс я.
Мои слова, как будто, отрезвили его.Он двинулся ко мне.К моему удивлению, Джек не шатался.
- Я стал неразборчив, увидев тебя! - он крепко взял меня за плечо, - Узнав тебя, переспав с тобой! Тебе было тяжело? А мне - легче?..Я хотел быть с другими - не вышло.Пытался даже семью завести...Наверно, лишь вышибив пулей мозги, я смогу забыть всё.Как едва ни свихнулся с тобой в Йокогаме, считая каждый твой вздох, думая: этот - последний?!.Таскать тебя к местным врачам, понимая, что никто из них...Потому, и привёз тебя сюда.Наверно, не надо было.Мне очень жаль, как говорят эти твари, твои соплеменники!
Кровь бросилась мне в лицо.Не то, чтобы я ожидал от него нежности, но...Его развязная речь смущала меня.Таковы многие европейцы, которых не учат обуздывать свой язык.
- Зачем ты прислал мне меч?
Джек вскинул голову.
- Сам подумай.Ты же всегда был умнее меня.Только умные люди влипают так круто.Глупых судьба бережёт...За некоторым исключением...Знаешь, что? Будь оно проклято всё - война, лагерь, твоя Япония с её Императором, и твой грёбаный траур по ней...Самурай хренов!
Я этого не хотел.Рука сама выхватила меч и остановила возле его груди.
Селльерс расхохотался.
- Ну вот, наконец! Дошло.Что-то ты долго разогревался, не как всегда.Собрался убить меня? Я готов,Или, ты явился сюда для своего незавершённого харакири? Хочешь, чтобы я присоединился к тебе?..Думаешь, не смогу?
Он внезапно и резко шагнул вперёд.

Всё могло быть гораздо хуже, если бы я не отклонил меч.Клинок вошёл бы ему в лёгкое...или - в сердце.А так, он лишь скользнул по рёбрам, прорезав одежду и кожу на боку.
От боли и от избытка чувств Джек потерял сознание на пару минут.Он лежал на ковре у моих ног, и кровавое пятно на рубашке становилось всё больше.Это выглядело печально, красиво.Мне вспомнились строки преподобного Хангэна, обращённые к возлюбленному:

Средь водорослей
Ныне ты подобен жемчугам.
На дно любви
Какая боль тебя толкнула,
Какая глубина печали?

Величайшим безумием страсти в те времена считалось отрезание мизинца.Кидаться грудью на меч оттого, что полюбил - это слишком.Особенно, если чувство твоё не безответно.
Найдя всё необходимое в ванной комнате, я как умел, обработал и перевязал рану.Когда я заканчивал, Джек очнулся.
- Ты?..- он открыл и снова закрыл глаза, - А я думал, что умер и попал в ад.
- В нашем аду холодно, Джек.
- Вот, и - мне...
- Ты потерял немного крови.Рана совсем не опасна.
- Жаль, - он глубоко вздохнул,морщась от боли, - Хорошо было бы так умереть.
Я помог ему подняться и уложил на диван, стоящий тут же, в гостиной.Утром можно будет обратиться к врачу.Если потребуется.
Джек разглядывал меня, точно видел впервые.
- Почему ты? - произнёс он, - Почему - только ты?..
Не знаю.Может,карма.Или,как вы говорите,судьба.
Вместо ответа, я долго и нежно целовал его.Чувствовал подступающие к глазам слёзы.Сам не мог себе этого объяснить.Раньше, прикасаясь к нему, я ощущал совершенно другое.Сердце расширилось так, что сделалось тяжело.
Пальцы Джека сжимали мои плечи, перебирали волосы.Он взял мою руку и провёл ею по своему телу.Я сквозь одежду ощутил его возбуждение.
- Видишь? - выдохнул он, - И если бы только это.
Я наклонился и снова поцеловал его.Потом стал ласкать губами, руками - осторожно. чтобы не потревожить рану.Но всё равно, наслаждение для него соединилось с болью.
Джек уснул, положив голову ко мне на колени, а я так и просидел до рассвета, слушая дождь за окном, движение воздуха в доме.Рисунок ковра на полу неуловимо напоминал что-то знакомое.Не тот самый, конечно, но очень похожий.Прошлое проросло в настоящее, переплелось с ним ветвями.
Каким будет завтрашний день?
Я посмотрел в лицо Джека и понял, что будущее совсем не имеет значения.

Океан дышит мерно, и небо над ним - бесконечно.Где-то за океаном - твой дом.Мой - совсем в другой стороне.Хотя, не знаю,можно ли назвать домом место, где никто не ждёт.А - тебя? Ждёт тебя кто-нибудь? Если бы ждал, у тебя была бы надежда.А у нас двоих её нет.Это небо и океан будут вечно.
Мы словно бабочки, носимые ветром над пылающим островом.Нам некуда приземлиться.
Обними меня...Мы - над пламенем.

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои, Йонои

---

Три стиха - "японские",один - грустный и один - шуточный.

[Friday_on_my_mind]

Вот три стиха мои:

Утро в японском плену.
Комендант совершил харакири
От несчастной любви.

Облетают цветущие сливы,
И - головы с плеч...
Как красиво!

Бабочка.Хрупкие крылья.
Как ей устоять
Против ветра?..

Тут пишет Рифеншталь:

В сухой песок посадили Джека.
Напрасно молился Йонои -
Не проросло...

И я отвечаю (потому как стало грустно,не по-японски):

Знать,армия инвентарём не богата.
Порой не молитва нужна,а - лопата!

@темы: Фанфики

---

На ту же тему,но в стихах...

[Friday_on_my_mind]

Вдохновение передаётся от создателей этого замечательного сообщества - дальше,новым участникам!


Страстный шёпот узнаванья: Ты...
Раскрывались жаркие объятья,
Распускались губы как цветы,
И встречались руки,словно братья.
В тёмном небе плавилась Луна,
Не осознавая перемены...
Так внезапно кончилась война
В двух сердцах людей - одновременно.

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

Предыдущий фик

[рифеншталь]

Именно предыдущий. А за ним, возможно, последует еще более ранний. И благодарить за их появление следует Носему. Именно она вдохновила. И захотелось ту же сцену прожить изнутри себя.
So:

Так кончаются войны

Оба сначала удивлены, потом пугаются. Йонои первым понимает, в чем дело, ведь его просто бросает в жар, когда он думает о Джеке.
Днем, когда он пишет бумаги и отвечает на звонки, слушает этих болванов, приглядывается к хитрецу Харе и пытается удержать от вялотекущего бунта этот сброд, ему еще ничего, терпимо, а вот ночью…
Он ложится спать, уставший смертельно. Надо немедленно уснуть, но, лишь погашен свет, по груди, по плечам начинает течь жидкое пламя. Пальцы почти ощущают мягкость светлых волос, тепло белой кожи, из-под которой , из глубины, бьет такое же сияющее пламя, обжигающее до самого сердца, до горла, до темнеющего от волнения и сладкого ужаса лица. Смуглая скула выступает округло и мягко, и темный глаз над ней влажен и глубок. Полный рот движется неопределенно, сжимаясь и расслабляясь, и, приоткрывшись, становится очаровательно растерянным.
Мальчик смотрит в черноту расширенными глазами, и взгляд плывет вдоль узких губ, прямого носа, к этим кошачьим разным глазам, горящим холодным сиянием луны. О, эта луна!
Она поднимается из океана за закрытыми ставнями, льется в щели, забирается под москитную сетку, под простынь, под кожу. Йонои начинает бить озноб. Сердце колотится, пальцы сжимаются в кулаки. Нет, говорит он себе, нет, кричит ум, но тело встает, нет, вскакивает с постели.
Он одевается так тщательно, как будто должен явиться перед Императором. Все еще ничего не решив, выходит из комендатуры и идет твердо, понимая, что часовые, конечно, его видят. Вокруг тихо, тихо, очень тихо… Ветер, ночные птицы, близкий океан…
Я только посмотрю, как он. Может быть, ему что-то нужно, он ведь еще не совсем поправился. Черт, надо было взять воды! Он возвращается и наполняет свою флягу, и снова идет и ему радостно. Он не знает, как он будет выпутываться из этой истории, как сделает так, чтобы Джек был поблизости и здоров, он только чувствует впервые за эти шесть лет, что он жив каждой клеточкой и полон восторга и свободы.
Часовой у одиночки вытягивается в струнку и отдает ключи. Йонои открывает дверь и идет по залитому синим лунным светом песку, скулой почти ощущая этот нездешний свет. Острый луч от яркой звезды попадает в глаз и зажигает в мозгу тысячи искр.
Он открывает еще одну дверь и видит Джека. Тот делает вид, что спит, лежа на переданном вчера через охранника коврике. У Йонои перехватывает дыхание. Одна рука у Джека под головой, кисть второй лежит на груди, и эти тонкие длинные пальцы, узкая ладонь, переходящая в изящное запястье…
Йонои приближается к Джеку и, опустившись рядом на одно колено , краем глаза замечая, как в изумлении раскрываются голубые глаза, берет эту кисть обеими руками и прижимает к своей щеке, потом касается губами внутренней стороны ладони, кончиков пальцев…
Ладонь Джека твердеет только в первый момент, но потом вдруг мягко облегает щеку и подставляет себя губам Йонои доверчиво и трепетно. Джек потрясен происходящим, своей реакции он удивляется не меньше, чем действиям Йонои, и внезапно с облегчением понимает, что ждал этого прикосновения, этой огненной магмы, текущей с губ Йонои.
Он садится и уже двумя ладонями касается этого нестерпимо красивого лица, глаза Йонои полузакрываются, он накрывает своими ладонями ладони Джека, и тогда Джек мягко целует эти раскрывающиеся ему навстречу губы.
Огонь хлынул сквозь их тела и души, замыкая разорванную тысячелетиями цепь, соединяя два их существа в одно пылающее беспощадным огнем божество.
Радужный столб взвивается перед закрытыми глазами Йонои, дыхание останавливается, наполнившись бесконечностью. Он чувствует, как руки Джека ласкают его, и как сам он отвечает такими же ласками, но тела уже нет, как будто это сама любовь стала необъятной. Везде, во всем пространстве – ласка, сладкая до муки. Не важно, что делает Джек – ведь это Джек, это бездонный пространственный огонь без центра и границ, это взрывающаяся беспрерывно вселенная-любовь…
И это длится, длится накатывающимися волнами возрастающей плотности, и вдруг этот длящийся взрыв взметается еще выше и глубже, уничтожая все вселенные вспышкой нечеловеческой пустоты, светом запредельной яркости…
Через несколько бездонных мгновений он снова возвращается во время вместе с обрушивающейся ошеломляющей нежностью к этому взлохмаченному, задыхающемуся светлокожему человеку, по лицу которого стекают капельки пота, и он целует эти соленые капли и смеется, и усталый Джек улыбается ему.

@темы: Фанфики, Селльерс/Йонои

---

Два посвящения капитану Йонои

[Friday_on_my_mind]

Жить в унисон
Сквозь стены тюремных камер...
Неясный сон
Как тень на пороге замер.
Уйди,не мучь.
Не жди от меня ответа.
Не - путь,не - ключ,
Я - только полоска света.
Спадает с плеч
Нелепое одеянье.
Я - только меч,
Я кровью пишу признанье
В любви...

Сожгу свой храм,зарою меч,
Перестреляю всю охрану.
Усталой головою - с плеч...
Мир как тюрьма,цветы как раны.
Жест:сверху - вниз.Дойти до дна,
Паря в заоблачном эфире,
Упасть.Две жизни как одна
В невероятном харакири.
Застыть.И все слова - не те:
На что вас хватит,в то и верьте.
Любовь...Тропинка к красоте
Становится дорогой к смерти.

@темы: Фанфики, Йонои